Page 87 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

алмазы, огнями Парижа, немец несколько раз заговаривал с какой-то суровой
безнадежностью о неизбежности катастрофы. Им словно владела навязчивая мысль о
том, что все напрасно: и прелесть ночи, и очарование Кати.
Она не помнила, что говорила ему, должно быть, вздор. Но это было не важно. Он стоял,
облокотясь о балюстраду, почти касаясь щекой Катиного плеча. Катя знала, что ночной
воздух смешивался с запахом ее духов, ее плеч, ее волос… Должно быть, – или теперь ей
показалось, – если бы тогда он положил большую руку ей на спину, она бы не
отодвинулась… Нет, этого ничего не случилось…
Ветер бил в щеку, трепал волосы. Неслись искры из паровоза. Поезд шел по степи. Катя
оторвалась от окна, все еще ничего не видя. Прижалась в углу койки. Стиснула холодные
пальцы.
Она теперь раскаивалась. Что же это было такое? Недели не прошло, как узнала о
смерти Вадима, и хуже, чем изменила, хуже, чем предала… Размечталась о небывалом
любовнике… Немец этот, конечно, убит… Он был офицером запаса. Убит, убит… Все
умерли, все погибло, разорвано, развеяно, как та ночь в парке на террасе, над рекой, –
исчезло невозвратно.
Катя сжала губы, чтобы не застонать. Закрыла глаза. Пронзительная тоска разрывала ей
грудь… В грязном вагоне, где тускло мерцала свечка, было не много народу. Колебались
черные бессонные тени от поднятой руки, от всклокоченной бороды, от разутых ног,
спущенных с верхней койки. Никто не спал, хотя час был поздний. Разговаривали
вполголоса.
– Самый скверный этот район, я уж вам говорю…

– А что? Неужели и здесь небезопасно?
– Извиняюсь, что вы говорите? Так здесь тоже грабят? Это же удивительно, чего же
немцы смотрят? Они же обязаны охранять проезжую публику… Оккупировали страну,
так и наводи порядок.

– Немцам, извините, господа, на нас высочайше наплевать… Сами справляйтесь, мол,
голубчики, – заварили кашу… Да. В природе это у нас, – бандитизм… Сволочь народ…

На это уверенный голос ответил:
– Всю русскую литературу надо зачеркнуть и сжечь всемирно… Показали! Честного
человека на всю Россию, может быть, ни одного… Вот, помню, был я в Финляндии и
оставил в гостинице калоши… Верхового послали с калошами вдогонку, и калоши-то
рваные… Вот это честный народ. И как они расправлялись с коммунистами. С русскими
вообще. В городе Або, после подавления восстания, финны жгли и пытали начальника
тамошней Красной гвардии. За рекой было слышно, как кричал этот большевик.

– Ох, господи, когда у нас вроде порядка что-нибудь сделается…
– Извиняюсь, я был в Киеве… Шикарные магазины, в кофейных музыка… Дамы открыто
ходят в бриллиантах. Полная жизнь… Очень хорошо работают конторы по скупке золота
и прочего… Уличная жизнь процветает, и все такое… Чудный город…
– А на брюки отрез – полугодовое жалованье. Задушили нас спекулянты… И вы знаете –
все такие лобастые, все в синих шевиотовых костюмах… Сидят по кофейным, торгуют
накладными… Утром встал – нет в городе спичек. А через неделю коробок – рубль. Или
эти иголки. Я вот жене на именины две иголки подарил и шпульку ниток. А раньше
дарил серьги с бриллиантами… Интеллигенция гибнет, вымирает…
– Расстреливать спекулянтов, без пощады…

– Ну, господин товарищ, здесь вам все-таки не большевизия…
– А что, какие слухи в Киеве, – гетман крепко сидит?

– Покуда немцы держат… Говорят, появился еще претендент на Украину – Василий
Вышиванный. Сам он габсбургский принц, но ходит в малороссийском костюме.