Page 92 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

окошечко. В белой стене хаты медленно раскрылась дверь, высунулась всклокоченная
голова мужика. Усы его поползли вверх, зубастый рот зевнул. «Ну, ладно, – сказал он, –
идемте, что ли…»
Пошатываясь, Катя пошла в хату, где зазвенели потревоженные мухи. Мужик вынес из-
за перегородки тулуп и подушку: «Спите», – и ушел. Катя очутилась за перегородкой на
постели. Кажется, Мишка наклонялся над ней, поправляя под головой подушку. Было
блаженно провалиться в небытие…

…Тревожил стук колес. Они катились, гремели. Катилось множество экипажей. И солнце
отсвечивало позади них от окон высоких-высоких домов. Полукруглые графитовые
крыши. Париж. Мимо мчатся экипажи с нарядными женщинами. Все что-то кричат,
оборачиваются, указывают… Женщины размахивают кружевными зонтиками… Все
больше мчится экипажей. Боже мой! Это погоня… В Париже-то, на бульварах! Вот они.
Огромные тени на косматых конях в зеленоватом рассвете. Ни двинуться, ни убежать!
Какой топот! Какие крики! Захватило дух!..

…Катя села на постели. Гремели колеса, ржали кони за окном. Сквозь незанавешенную
дверь перегородки она увидела входящих и выходящих людей, увешанных оружием. В
хате гудели голоса, топали сапожищи. Многие теснились у стола, что-то на нем
рассматривали. Отпускали ядреные словечки. Был уже белый день, и несколько дымных
лучей било в сизый махорочный дым хаты сквозь маленькие окна.

На Катю никто не обращал внимания. Она поправила платье и волосы, но осталась
сидеть на постели. Очевидно, в село вошли новые войска. По тревожному гулу
толпившихся в хате людей было понятно, что готовилось что-то серьезное. Резкий голос,
с запинкой, с бабьим оттенком крикнул повелительно:
– Чтоб его черти взяли! Позвать его, подлеца!

И полетели голоса, крики из хаты на двор, на улицу, туда, где стояли запряженные
тройками тележки, оседланные кони, кучки солдат, матросов, вооруженных мужиков.
– Петриченко… Где Петриченко?.. Беги за ним…

– Сам беги, кабан гладкий… Эй, браток, покличь полковника… Да где он, черт его душу
знает?.. Здесь он, на возу спит, пьяный… Из ведра его, дьявола, окатить… Слышь, там, с
ведром, добеги до колодца, – полковника не добудимся… Эй, братва, водой его не отлить,
мажь ему рыло дегтем… Проснулся, проснулся… Скажи ему, – батько гневается… Идет…
идет…

В хату вошел давешний рослый человек в высокой шапке. Он до того, видимо, крепко
спал, что на усатом багровом лице его с трудом можно было разобрать заплывшие
глаза… Ворча, он протолкался к столу и сел.
– Ты что же, негодяй, – армию продаешь! Купили тебя! – взвился с запинкою высокий
скрежещущий голос.
– А что? Ну – заснул, ну, и все тут, – прогудел полковник так густо, будто говорил это,
сидя под бочкой.
– А то. А то, тебе говорю… А то! – Голос захлебнулся. – А то, что проспал немцев…

– Как я немцев проспал? Я ничего не проспал…
– Где твои заставы? Мы шли всю ночь, – ни одной заставы… Почему армия в мешке?

– Да ты что кричишь? Кто ж их знает, откуда немцы взялись… Степь велика…
– Ты виноват, мерзавец!

– Но, но…
– Виноват!

– Не хватай!