Page 12 - Три товарища

II
Назавтра было воскресенье. Я долго спал и проснулся, когда солнце осветило мою
постель. Я быстро вскочил на ноги и распахнул окно. Стоял прозрачный прохладный
день. Я поставил спиртовку на табурет и стал искать банку с кофе. Фрау Залевски — моя
хозяйка — разрешила мне готовить кофе в комнате. Ее кофе был жидковат и не
устраивал меня, особенно после выпивки накануне.
В пансионе фрау Залевски я пребывал уже целых два года. Район пришелся мне по
вкусу. Здесь всегда что-то происходило, потому что дом профсоюзов, кафе
«Интернациональ» и зал собраний Армии спасения стояли вплотную друг к другу.
Вдобавок перед моим домом расстилалось старое, давно уже заброшенное кладбище.
Оно заросло деревьями, словно парк, и в тихие ночи могло показаться, что все это где-то
далеко за городом. Но тишина воцарялась поздно — рядом с кладбищем грохотал луна-
парк с каруселями и качелями.

Что касается фрау Залевски, то кладбище определенно давало ей дополнительный доход.
Ссылаясь на чистый воздух и приятный вид, она взимала со своих постояльцев
повышенную плату. А стоило кому-то на что-то пожаловаться, как она неизменно
отвечала: «Но позвольте, господа! Подумайте, какое тут местоположение!»

Одевался я не торопясь. Это помогало мне полнее ощущать воскресенье. Я умылся,
походил по комнате, полистал газету, вскипятил кофе, постоял у окна и посмотрел, как
поливают мостовую, послушал пение птиц на высоких кронах кладбищенских деревьев, и
казалось, будто какие-то крохотные дудочки самого Господа Бога нежно заливаются под
аккомпанемент негромкого и сладостного урчания меланхолических шарманок,
расставленных у аттракционов луна-парка.

Я долго выбирал рубашку и носки, делая это так, точно у меня их было раз в двадцать
больше, затем, насвистывая, опустошил карманы костюма: мелочь, перочинный нож,
ключи, сигареты — и вдруг вчерашний листок с именем девушки и номером телефона.
Патриция Хольман. Странное имя — Патриция. Я положил бумажку на стол. Неужто это
было только вчера, а не давным-давно? Разве это не потонуло в серебристо-жемчужном
угаре опьянения? Какая все-таки удивительная штука выпивка! Пока ты пьешь, у тебя
накапливаются разные мысли, ты сосредоточиваешься. А пройдет ночь, и возникают
какие-то провалы, и думается — да ведь с тех пор прошла целая вечность!
Я переложил бумажку на стопку книг. Позвонить ей? Может, да, а может, и не стоит.
Днем все выглядит иначе, чем вечером. Моя спокойная жизнь в общем вполне
устраивала меня. За последние годы было предостаточно всякого шума и суеты. «Ты
только никого не подпускай к себе близко, — говаривал Кестер, — а подпустишь —
захочешь удержать. А удержать ничего нельзя…»
В эту минуту в смежной комнате, как всегда, началась утренняя воскресная перебранка.
Я поискал глазами шляпу, которую вчера вечером, вероятно, где-то оставил, и невольно
прислушался. Жившие за стеной супруги Хассе яростно укоряли друг друга. Уже пять
лет они снимали здесь небольшую комнату. В сущности, это были неплохие люди. Будь у
них трехкомнатная квартира с кухней для жены да еще и ребенок в придачу, их брак,
надо думать, остался бы вполне благополучным. Но такая квартира стоила немалых
денег. А заводить ребенка в эти шаткие времена — кто себе мог это позволить…

Так они и теснились вдвоем, жена превратилась в истеричку, а муж, опасаясь лишиться
своего скромного места, жил в постоянном страхе. И в самом деле — увольнение было бы
для него полной катастрофой. Остаться без работы в сорок пять лет — значит уже нигде
не устроиться. В этом и заключался весь ужас его положения. Прежде, случалось, люди
медленно шли ко дну, но у них все же оставался какой-то шанс вынырнуть. Теперь же за
каждым увольнением зияла пропасть вечной безработицы.
Я уже было решил незаметно выбраться из пансиона, но раздался стук в дверь, и Хассе,
споткнувшись, ввалился ко мне. С тяжким вздохом он опустился на стул.
— Больше не могу…

По сути это был добросердечный человек с покатыми плечами и усиками. Скромный,