Page 141 - Три товарища

солнце не встало нимбом вокруг ее головы.
Я вскочил на ноги, таким неправдоподобным, будто из другого мира, казалось мне это
видение, — просторное синее небо, белые ряды пенистых гребней моря, и на этом фоне
— красивая, стройная фигура. И мне почудилось, что я один на всей земле, а из воды
выходит первая женщина. На минуту я был покорен огромным, спокойным могуществом
красоты и чувствовал, что она сильнее всякого кровавого прошлого, что она должна быть
сильнее его, ибо иначе весь мир рухнет и задохнется в страшном смятении. И еще
сильнее я чувствовал, что я есть, что я просто существую на земле, и есть Пат, что я
живу, что я спасся от ужаса войны, что у меня глаза, и руки, и мысли, и горячее биение
крови, и что все это — непостижимое чудо.

— Робби! — снова позвала Пат и помахала мне рукой.
Я поднял ее купальный халат в быстро пошел ей навстречу.

— Ты слишком долго пробыла в воде, — сказал я.
— А мне совсем тепло, — ответила она, задыхаясь.

Я поцеловал ее влажное плечо.

— На первых порах тебе надо быть более благоразумной.
Она покачала головой в посмотрела на меня лучистыми глазами.
— Я достаточно долго была благоразумной.

— Разве?

— Конечно! Более чем достаточно! Хочу наконец быть неблагоразумной! — Она
засмеялась и прижалась щекой к моему лицу. — Будем неблагоразумны, Робби! Ни о чем
не будем думать, совсем ни о чем, только о нас, и о солнце, и об отпуске, и о море!

— Хорошо, — сказал я и взял махровое полотенце. — Дай-ка я тебя сперва вытру досуха.
Когда ты успела так загореть?

Она надела купальный халат.
— Это результат моего «благоразумного» года. Каждый день я должна была проводить
целый час на балконе и принимать солнечную ванну. В восемь часов вечера я ложилась.
А сегодня в восемь часов вечера пойду опять купаться.
— Это мы еще посмотрим, — сказал я. — Человек всегда велик в намерениях. Но не в их
выполнении. В этом и состоит его очарование.
Вечером никто из нас не купался. Мы прошлись в деревню, а когда наступили сумерки,
покатались на «ситроене». Вдруг Пат почувствовала сильную усталость и попросила
меня вернуться. Уже не раз я замечал, как буйная жизнерадостность мгновенно и резко
сменялась в ней глубокой усталостью. У нее не было никакого запаса сил, хотя с виду
она не казалась слабой. Она всегда расточительно расходовала свои силы и казалась
неисчерпаемой в своей свежей юности. Но внезапно наставал момент, когда лицо ее
бледнело, а глаза глубоко западали. Тогда все кончалось. Она утомлялась не постепенно,
а сразу, в одну секунду.
— Поедем домой, Робби, — попросила она, и ее низкий голос прозвучал глуше обычного.

— Домой? К фрейлейн Мюллер с золотым крестиком на груди? Интересно, что еще
могло прийти в голову старой чертовке в наше отсутствие…

— Домой, Робби, — сказала Пат и в изнеможении прислонилась к моему плечу. — Там
теперь наш дом.

Я отнял одну руку от руля и обнял ее за плечи. Мы медленно ехали сквозь синие,
мглистые сумерки, и, когда наконец увидели освещенные окна маленькой виллы,
примостившейся, как темное животное, в пологой ложбинке, мы и впрямь
почувствовали, что возвращаемся в родной дом.