Page 156 - Три товарища

побежден. Бороться за то немногое, что тебе дорого. А покориться можно и в семьдесят
лет».

Кестер сказал ей несколько слов. Она улыбнулась и спросила, чего бы ему хотелось на
обед.

— Вот видишь, — сказал Отто, — что значит возраст: то слезы, то смех, — как все это
быстро сменяется. Без заминок. Вероятно, и с нами так будет, — задумчиво произнес он.
Мы бродили вокруг дома.

— Я радуюсь каждой лишней минуте ее сна, — сказал я.

Мы снова пошли в сад. Фрейлейн Мюллер приготовила нам завтрак. Мы выпили
горячего черного кофе. Взошло солнце. Сразу стало тепло. Листья на деревьях
искрились от света и влаги. С моря доносились крики чаек. Фрейлейн Мюллер поставила
на стол букет роз.
— Мы дадим их ей потом, — сказала она.

Аромат роз напоминал детство, садовую ограду…
— Знаешь, Отто, — сказал я, — у меня такое чувство, будто я сам болел. Все-таки мы уже
не те, что прежде. Надо было вести себя спокойнее, разумнее. Чем спокойнее
держишься, тем лучше можешь помогать другим.
— Это не всегда получается, Робби. Бывало такое и со мной. Чем дольше живешь, тем
больше портятся нервы. Как у банкира, который терпит все новые убытки.
В эту минуту открылась дверь. Вышел Жаффе в пижаме.

— Все хорошо! — сказал он, увидев, что я чуть не опрокинул стол. — Хорошо, насколько
это возможно.

— Можно мне войти?
— Нет еще. Теперь там горничная. Уборка и все такое.

Я налил ему кофе. Он прищурился на солнце и обратился к Кестеру:
— Собственно, это я должен благодарить вас. По крайней мере выбрался на денек к
морю.
— Вы могли бы это делать чаще, — сказал Кестер. — Выезжать с вечера и возвращаться
к следующему вечеру.
— Мог бы, мог бы… — ответил Жаффе. — Вы не успели заметить, что мы живем в эпоху
полного саморастерзания? Многое, что можно было бы сделать, мы не делаем, сами не
зная почему. Работа стала делом чудовищной важности: так много людей в наши дни
лишены ее, что мысли о ней заслоняют все остальное. Как здесь хорошо! Я не видел
этого уже несколько лет. У меня две машины, квартира в десять комнат и достаточно
денег. А толку что? Разве все это сравнится с таким летним утром! Работа — мрачная
одержимость. Мы предаемся труду с вечной иллюзией, будто со временем все станет
иным. Никогда ничто не изменится. И что только люди делают из своей жизни, — просто
смешно!

— По-моему, врач — один из тех немногих людей, которые знают, зачем они живут, —
сказал я. — Что же тогда говорить какому-нибудь бухгалтеру?

— Дорогой друг, — возразил мне Жаффе, — ошибочно предполагать, будто все люди
обладают одинаковой способностью чувствовать.
— Верно, — сказал Кестер, — но ведь люди обрели свои профессии независимо от
способности чувствовать.
— Правильно, — ответил Жаффе. — Это сложный вопрос. — Он кивнул мне. — Теперь
можно. Только тихонько, не трогайте ее, не заставляйте разговаривать…