Page 293 - Три товарища

преимущества перед Пат несколько сократились.
— Вы простужены, — сказал главный врач. — Полежите день-другой в постели или, по
крайней мере, не покидайте своей комнаты. К фрейлейн Хольман не заходите — и не
ради вас, а ради нее.

— А переговариваться с ней через дверь можно? — спросил я. — Или через балкон?
— С балкона можно, но только считанные минуты. Да и через дверь тоже, если будете
как следует полоскать горло. Помимо простуды у вас от курения еще и катар
дыхательных путей.
— А легкие? — Почему-то я ожидал, что хоть в них окажется что-нибудь не в порядке.
Тогда я чувствовал бы себя лучше перед Пат.
— Из ваших двух легких можно выкроить целых шесть, — заявил главный врач. — Давно
уже мне не встречался такой здоровый человек, как вы. Только вот печень у вас
уплотнена. Видимо, много пьете.

Он мне что-то прописал, и я ушел к себе.
— Робби, что он тебе сказал? — спросила меня Пат из своей комнаты.

— Временно запретил посещать тебя, — ответил я, стоя у двери. — Даже строго
запретил. Существует опасность заражения.
— Вот видишь! — испуганно сказала она. — Я уже давно толкую тебе об этом.

— Да нет же, Пат! Это тебе грозит заражение, а не мне.

— Перестань болтать чушь, — сказала она. — Расскажи мне точно, что с тобой
случилось.

— Я и так сказал тебе точно. Сестра… — Я сделал знак постовой сестре, которая как раз
принесла мне лекарства. — Скажите фрейлейн Хольман, кто из нас более опасен для
окружающих?

— Вы, господин Локамп, — объяснила сестра. — Он не должен к вам входить, а то еще
заразитесь от него.

Пат с недоверием посмотрела на сестру, потом перевела взгляд на меня. Я показал ей
через дверь лекарства. Поняв, что все правильно, она рассмеялась; она смеялась все
громче, смех перешел в хохот, на ее глазах появились слезы, и тут начался приступ
мучительного кашля. Сестра бросилась к ней на помощь.
— Господи, — прошептала Пат, — дорогой мой, это, ей-Богу, ужасно смешно. И какой у
тебя гордый вид!
Весь вечер она была весела. Конечно, я не оставил ее одну. Надев плотное пальто и
обмотав шею шарфом, я просидел до полуночи на балконе. В ногах у меня стояла
бутылка коньяка, в одной руке я держал сигару, в другой — рюмку и рассказывал Пат
всевозможные события из моей жизни. Время от времени меня прерывал, а заодно и
вдохновлял ее тихий, словно птичий, смех, и я усердно врал, врал сколько мог — лишь бы
ее лицо озарялось улыбкой. Я был счастлив от своего лающего кашля, я выдул всю
бутылку и наутро был здоров.

И снова задул фен. Ветер бился в окна, низко нависли тучи, по ночам слышался грохот
низвергающегося с гор талого снега, а перевозбужденные больные, не смыкая глаз, все
время настороженно прислушивались. На защищенных склонах начали расцветать
крокусы, а на дороге среди саней появились первые повозки на высоких колесах.
Пат все больше слабела и уже не могла вставать с постели. Ночью у нее часто были
приступы удушья. Тогда от смертельного страха ее лицо становилось серым, и я держал
ее за влажные бессильные руки.

— Лишь бы пережить этот час! — хрипела она. — Только один этот час! Самое время