Page 82 - Три товарища

кровать.
Пат подошла к шкафу и посмотрела наверх. Там стоял старый чемодан — подарок Ленца.
На нем была масса пестрых наклеек — свидетельства экзотических путешествий моего
друга.

— «Рио-де-Жанейро! — прочитала она. — Манаос… Сант-Яго… Буэнос-Айрес… Лас-
Пальмас…»
Она отодвинула чемодан назад и подошла ко мне.

— И ты уже успел побывать во всех этих местах?

Я что-то пробормотал. Она взяла меня под руку.
— Расскажи мне об этом, расскажи обо всех этих городах. Как должно быть чудесно
путешествовать так далеко…
Я смотрел на нее. Она стояла передо мной, красивая, молодая, полная ожидания,
мотылек, по счастливой случайности залетевший ко мне в мою старую, убогую комнату,
в мою пустую, бессмысленную жизнь… ко мне и все-таки не ко мне: достаточно слабого
дуновения — и он расправит крылышки и улетит… Пусть меня ругают, пусть стыдят, но я
не мог, не мог сказать «нет», сказать, что никогда не бывал там… тогда я этого не мог…
Мы стояли у окна, туман льнул к стеклам, густел около них, и я почувствовал: там, за
туманом, притаилось мое прошлое, молчаливое и невидимое… Дни ужаса и холодной
испарины, пустота, грязь, клочья зачумленного бытия, беспомощность, расточительная
трата сил, бесцельно уходящая жизнь, — но здесь, в тени передо мной, ошеломляюще
близко, ее тихое дыхание, ее непостижимое присутствие и тепло, ее ясная жизнь, — я
должен был это удержать, завоевать…
— Рио… — сказал я. — Рио-де-Жанейро — порт как сказка. Семью дугами вписывается
море в бухту, и белый сверкающий город поднимается над нею…
Я начал рассказывать о знойных городах и бесконечных равнинах, о мутных, илистых
водах рек, о мерцающих островах и о крокодилах, о лесах, пожирающих дороги, о ночном
рыке ягуаров, когда речной пароход скользит в темноте сквозь удушливую теплынь,
сквозь ароматы ванильных лиан и орхидей, сквозь запахи разложения, — все это я
слышал от Ленца, но теперь я почти не сомневался, что и вправду был там, — так
причудливо смешались воспоминания с томлением по всему этому, с желанием
привнести в невесомую и мрачную путаницу моей жизни хоть немного блеска, чтобы не
потерять это необъяснимо красивое лицо, эту внезапно вспыхнувшую надежду, это
осчастливившее меня цветение… Что стоил я сам по себе рядом с этим?.. Потом, когда-
нибудь, все объясню, потом, когда стану лучше, когда все будет прочнее… потом…
только не теперь… «Манаос… — говорил я, — Буэнос-Айрес…» — И каждое слово
звучало как мольба, как заклинание.

Ночь. На улице начался дождь. Капли падали мягко и нежно, не так, как месяц назад,
когда они шумно ударялись о голые ветви лип; теперь они тихо шуршали, стекая вниз по
молодой податливой листве, мистическое празднество, таинственный ток капель к
корням, от которых они поднимутся снова вверх и превратятся в листья, томящиеся
весенними ночами по дождю.

Стало тихо. Уличный шум смолк. Над тротуаром метался свет одинокого фонаря.
Нежные листья деревьев, освещенные снизу, казались почти белыми, почти
прозрачными, а кроны были как мерцающие светлые паруса.
— Слышишь, Пат? Дождь…

— Да…
Она лежала рядом со мной. Бледное лицо и темные волосы на белой подушке. Одно
плечо приподнялось. Оно поблескивало, как матовая бронза. На руку падала узкая
полоска света.
— Посмотри… — сказала она, поднося ладони к лучу.