Page 31 - Мы

31

– Что лучше?
– Да вот – не было-то вас вчера. Уж мы думали – у вас опасное что… – сияет лоб,
улыбка – детская, невинная.
Кровь хлестнула мне в лицо. Я не мог, не мог солгать этим глазам. Я молчал, тонул…
Сверху просунулось в люк, сияя круглой белизной, фаянсовое лицо.
– Эй, Д-503! Пожалуйте-ка сюда! Тут у нас, понимаете, получилась жесткая рама
с консолями и узловые моменты дают напряжение на квадратной.
Не дослушав, я опрометью бросился к нему наверх – я позорно спасался бегством.
Не было силы поднять глаза – рябило от сверкающих, стеклянных ступеней под ногами,
и с каждой ступенью все безнадежней: мне, преступнику, отравленному, – здесь не место.
Мне никогда уж больше не влиться в точный механический ритм, не плыть
по зеркально-безмятежному морю. Мне – вечно гореть, метаться, отыскивать уголок, куда бы
спрятать глаза, – вечно, пока я наконец не найду силы пройти и –
И ледяная искра – насквозь: я – пусть; я – все равно; но ведь надо будет и о ней, и ее
тоже…
Я вылез из люка на палубу и остановился: не знаю, куда теперь, не знаю, зачем пришел
сюда. Посмотрел вверх. Там тускло подымалось измученное полднем солнце. Внизу –
был «Интеграл», серо-стеклянный, неживой. Розовая кровь вытекла, мне ясно, что все это –
только моя фантазия, что все осталось по-прежнему, и в то же время ясно…
– Да вы что, 503, оглохли? Зову, зову… Что с вами? – Это Второй Строитель – прямо
над ухом у меня: должно быть, уж давно кричит.
Что со мной? Я потерял руль. Мотор гудит вовсю, аэро дрожит и мчится, но руля нет –
и я не знаю, куда мчусь: вниз – и сейчас обземь или вверх – и в солнце, в огонь…

Запись 16‑ я
Конспект:
Желтое. Двухмерная тень. Неизлечимая душа

Не записывал несколько дней. Не знаю сколько: все дни – один. Все дни – одного
цвета – желтого, как иссушенный, накаленный песок, и ни клочка тени, ни капли воды,
и по желтому песку без конца. Я не могу без нее – а она, с тех пор как тогда непонятно
исчезла в Древнем Доме…
С тех пор я видел ее только один раз на прогулке. Два, три, четыре дня назад – не знаю:
все дни – один. Она промелькнула, на секунду заполнила желтый, пустой мир. С нею
об руку – по плечо ей – двоякий S, и тончайше-бумажный доктор, и кто-то четвертый –
запомнились только его пальцы: они вылетали из рукавов юнифы, как пучки лучей –
необычайно тонкие, белые, длинные. I подняла руку, помахала мне; через голову I –
нагнулась к тому с пальцами-лучами. Мне послышалось слово «Интеграл»: все четверо
оглянулись на меня; и вот уже потерялись в серо-голубом небе, и снова – желтый,
иссушенный путь.
Вечером в тот день у нее был розовый билет ко мне. Я стоял перед нумератором –
и с нежностью, с ненавистью умолял его, чтобы щелкнул, чтобы в белом прорезе появилось
скорее: I-330. Хлопала дверь, выходили из лифта бледные, высокие, розовые, смуглые;
падали кругом шторы. Ее не было. Не пришла.
И может быть, как раз сию минуту, ровно в 22, когда я пишу это – она, закрывши глаза,
так же прислоняется к кому-то плечом и так же говорит кому-то: «Ты любишь?» Кому?
Кто он? Этот, с лучами-пальцами, или губастый, брызжущий R? Или S?
S… Почему все дни я слышу за собой его плоские, хлюпающие, как по лужам, шаги?
Почему он все дни за мной – как тень? Впереди, сбоку, сзади, серо-голубая, двухмерная тень:
через нее проходят, на нее наступают, но она все так же неизменно здесь, рядом,
привязанная невидимой пуповиной. Быть может, эта пуповина – она, I? Не знаю. Или, быть
может, им, Хранителям, уже известно, что я…