Page 28 - Мы
P. 28
28
ждала. Я послушно вышел. Но едва переступил порог – вдруг стало нужно, чтобы она
прижалась ко мне плечом – только на секунду плечом, больше ничего.
Я кинулся назад – в ту комнату, где она (вероятно) еще застегивала юнифу перед
зеркалом, вбежал – и остановился. Вот – ясно вижу – еще покачивается старинное кольцо
на ключе в двери шкафа, а I – нет. Уйти она никуда не могла – выход из комнаты только
один – и все-таки ее нет. Я обшарил все, я даже открыл шкаф и ощупал там пестрые, древние
платья: никого…
Мне как-то неловко, планетные мои читатели, рассказывать вам об этом совершенно
невероятном происшествии. Но что ж делать, если все это было именно так. А разве весь
день с самого утра не был полон невероятностей, разве не похоже все на эту древнюю
болезнь сновидений? И если так – не все ли равно: одной нелепостью больше или меньше?
Кроме того, я уверен: раньше или позже всякую нелепость мне удастся включить
в какой-нибудь силлогизм. Это меня успокаивает, надеюсь, успокоит и вас.
…Как я полон! Если бы вы знали: как я полон!
Запись 14‑ я
Конспект:
«Мой». Нельзя. Холодный пол
Все еще о вчерашнем. Личный час перед сном у меня был занят, и я не мог записать
вчера. Но во мне все это – как вырезано, и потому-то особенно – должно быть, навсегда –
этот нестерпимо-холодный пол…
Вечером должна была ко мне прийти О – это был ее день. Я спустился к дежурному
взять право на шторы.
– Что с вами, – спросил дежурный. – Вы какой-то сегодня…
– Я… я болен…
В сущности, это была правда: я, конечно, болен. Все это болезнь. И тотчас же
вспомнилось: да, ведь удостоверение… Пощупал в кармане: вот – шуршит. Значит –
все было, все было действительно…
Я протянул бумажку дежурному. Чувствовал, как загорелись щеки; не глядя видел:
дежурный удивленно смотрит на меня.
И вот – 21.30. В комнате слева – спущены шторы. В комнате справа – я вижу соседа:
над книгой – его шишковатая, вся в кочках, лысина и лоб – огромная, желтая парабола.
Я мучительно хожу, хожу: как мне – после всего – с нею, с О? И справа – ясно чувствую
на себе глаза, отчетливо вижу морщины на лбу – ряд желтых, неразборчивых строк; и мне
почему-то кажется – эти строки обо мне.
Без четверти 22 в комнате у меня – радостный розовый вихрь, крепкое кольцо розовых
рук вокруг моей шеи. И вот чувствую: все слабее кольцо, все слабее – разомкнулось – руки
опустились…
– Вы не тот, вы не прежний, вы не мой!
– Что за дикая терминология: «мой». Я никогда не был… – и запнулся: мне пришло
в голову – раньше не был, верно, но теперь… Ведь я теперь живу не в нашем разумном мире,
а в древнем, бредовом, в мире корней из минус единицы.
Шторы падают. Там, за стеной направо, сосед роняет книгу со стола на пол,
и в последнюю, мгновенную узкую щель между шторой и полом – я вижу: желтая рука
схватила книгу, и во мне: изо всех сил ухватиться бы за эту руку…
– Я думала – я хотела встретить вас сегодня на прогулке. Мне о многом – мне надо вам
так много…
Милая, бедная О! Розовый рот – розовый полумесяц рожками книзу. Но не могу же я
рассказать ей все, что было, – хотя б потому, что это сделает ее соучастницей моих
преступлений: ведь я знаю, у ней не хватит силы пойти в Бюро Хранителей,
и следовательно –