Page 33 - Мы

33

– Неизлечимо, – отрезали ножницы.
– Но… собственно, в чем же суть? Я как-то не… не представляю.
– Видите… как бы это вам… Ведь вы математик?
– Да.
– Так вот – плоскость, поверхность, ну вот это зеркало. И на поверхности мы с вами,
вот – видите, и щурим глаза от солнца, и эта синяя электрическая искра в трубке, и вон –
мелькнула тень аэро. Только на поверхности, только секундно. Но представьте – от какого-то
огня эта непроницаемая поверхность вдруг размягчилась, и уж ничто не скользит по ней –
все проникает внутрь, туда, в этот зеркальный мир, куда мы с любопытством заглядываем
детьми – дети вовсе не так глупы, уверяю вас. Плоскость стала объемом, телом, миром, и это
внутри зеркала – внутри вас – солнце, и вихрь от винта аэро, и ваши дрожащие губы, и еще
чьи-то. И понимаете: холодное зеркало отражает, отбрасывает, а это – впитывает, и от всего
след – навеки. Однажды еле заметная морщинка у кого-то на лице – и она уже навсегда в вас;
однажды вы услышали: в тишине упала капля – и вы слышите сейчас…
– Да, да, именно… – я схватил его за руку. Я слышал сейчас: из крана умывальника –
медленно капают капли в тишину. И я знал, это – навсегда. Но все-таки почему же вдруг
душа? Не было, не было – и вдруг… Почему ни у кого нет, а у меня…
Я еще крепче вцепился в тончайшую руку: мне жутко было потерять спасательный
круг.
– Почему? А почему у нас нет перьев, нет крыльев – одни только лопаточные кости –
фундамент для крыльев? Да потому что крылья уже не нужны – есть аэро, крылья только
мешали бы. Крылья – чтобы летать, а нам уже некуда: мы – прилетели, мы – нашли.
Не так ли?
Я растерянно кивнул головой. Он посмотрел на меня, рассмеялся остро, ланцетно. Тот,
другой, услышал, тумбоного протопал из своего кабинета, глазами подкинул на рога моего
тончайшего доктора, подкинул меня.
– В чем дело? Как: душа? Душа, вы говорите? Черт знает что! Этак мы скоро
и до холеры дойдем. Я вам говорил (тончайшего на рога) – я вам говорил: надо у всех –
у всех фантазию… Экстирпировать фантазию. Тут только хирургия, только одна хирургия…
Он напялил огромные рентгеновские очки, долго ходил кругом и вглядывался сквозь
кости черепа – в мой мозг, записывал что-то в книжку.
– Чрезвычайно, чрезвычайно любопытно! Послушайте: а не согласились бы вы…
заспиртоваться? Это было бы для Единого Государства чрезвычайно… это помогло бы нам
предупредить эпидемию… Если у вас, разумеется, нет особых оснований…
– Видите ли, – сказал он, – нумер Д-503 – строитель «Интеграла», и я уверен –
это нарушило бы…
– А-а, – промычал тот и затумбовал назад в свой кабинет.
Мы остались вдвоем. Бумажная рука легко, ласково легла на мою руку, профильное
лицо близко нагнулось ко мне; он шепнул:
– По секрету скажу вам – это не у вас одного. Мой коллега недаром говорит
об эпидемии. Вспомните-ка, разве вы сами не замечали у кого-нибудь похожее – очень
похожее, очень близкое… – он пристально посмотрел на меня. На что он намекает – на кого?
Неужели –
– Слушайте… – я вскочил со стула. Но он уже громко заговорил о другом:
– …А от бессонницы, от этих ваших снов – могу вам одно посоветовать: побольше
ходите пешком. Вот возьмите и завтра же с утра прогуляйтесь… ну хоть бы к Древнему
Дому.
Он опять проколол меня глазами, улыбался тончайше. И мне показалось: я совершенно
ясно увидел завернутое в тонкую ткань этой улыбки слово – букву – имя, единственное
имя… Или это опять только фантазия?
Я еле дождался, пока написал он мне удостоверение о болезни на сегодня и на завтра,
еще раз молча крепко сжал ему руку и выбежал наружу.