Page 72 - Мы

72

силлогизмов – пока не запишешь, не обмыслишь всего, что случилось…
Когда я вошел на «Интеграл» – все уже были в сборе, все на местах, все соты
гигантского, стеклянного улья были полны. Сквозь стекло палуб – крошечные муравьиные
люди внизу – возле телеграфов, динамо, трансформаторов, альтиметров, вентилей, стрелок,
двигателей, помп, труб. В кают-компании – какие-то над таблицами и инструментами –
вероятно, командированные Научным Бюро. И возле них – Второй Строитель с двумя
своими помощниками.
У всех троих головы по-черепашьи втянуты в плечи, лица – серые, осенние, без лучей.
– Ну, что? – спросил я.
– Так… Жутковато… – серо, без лучей улыбнулся один. – Может, придется спуститься
неизвестно где. И вообще – неизвестно…
Мне было нестерпимо смотреть на них – на них, кого я, вот этими самыми руками,
через час навсегда выкину из уютных цифр Часовой Скрижали, навсегда оторву
от материнской груди Единого Государства. Они напомнили мне трагические образы «Трех
Отпущенников» – история которых известна у нас любому школьнику. Эта история о том,
как троих нумеров, в виде опыта, на месяц освободили от работы: делай что хочешь,
6
иди куда хочешь. Несчастные слонялись возле места привычного труда и голодными
глазами заглядывали внутрь; останавливались на площадях – и по целым часам проделывали
те движения, какие в определенное время дня были уже потребностью их организма: пилили
и стругали воздух, невидимыми молотами побрякивали, бухали в невидимые болванки.
И наконец на десятый день не выдержали: взявшись за руки, вошли в воду и под звуки
Марша погружались все глубже, пока вода не прекратила их мучений…
Повторяю: мне было тяжело смотреть на них, я торопился уйти.
– Я только проверю в машинном, – сказал я, – и потом – в путь.
О чем-то меня спрашивали – какой вольтаж взять для пускового взрыва, сколько нужно
водяного балласта в кормовую цистерну. Во мне был какой-то граммофон: он отвечал на все
вопросы быстро и точно, а я, не переставая, – внутри, о своем.
И вдруг в узеньком коридорчике – одно попало мне туда, внутрь – и с того момента,
в сущности, началось.
В узеньком коридорчике мелькали мимо серые юнифы, серые лица, и среди них
на секунду одно: низко нахлобученные волосы, глаза исподлобья – тот самый. Я понял:
они здесь, и мне не уйти от всего этого никуда, и остались только минуты – несколько
десятков минут… Мельчайшая, молекулярная дрожь во всем теле (она потом
не прекращалась уже до самого конца) – будто поставлен огромный мотор, а здание моего
тела – слишком легкое, и вот все стены, переборки, кабели, балки, огни – все дрожит…
Я еще не знаю: здесь ли она. Но сейчас уже некогда – за мной прислали, чтобы скорее
наверх, в командную рубку: пора в путь… куда?
Серые, без лучей, лица. Напруженные синие жилы внизу, на воде. Тяжкие, чугунные
пласты неба. И так чугунно мне поднять руку, взять трубку командного телефона.
– Вверх – сорок пять градусов!
Глухой взрыв – толчок – бешеная бело-зеленая гора воды в корме – палуба под ногами
уходит – мягкая, резиновая – и все внизу, вся жизнь, навсегда… На секунду – все глубже
падая в какую-то воронку, все кругом сжималось – выпуклый сине-ледяной чертеж города,
круглые пузырьки куполов, одинокий свинцовый палец аккумуляторной башни. Потом –
мгновенная ватная занавесь туч – мы сквозь нее – и солнце, синее небо. Секунды, минуты,
мили – синее быстро твердеет, наливается темнотой, каплями холодного серебряного пота
проступают звезды…
И вот – жуткая, нестерпимо-яркая, черная, звездная, солнечная ночь. Как если бы
внезапно вы оглохли: вы еще видите, что ревут трубы, но только видите: трубы немые,

6 Это давно, еще в III веке после Скрижали.