Page 74 - Мы

74

Почему-то показалось: лучше, чтоб все это произошло не здесь, а где-то внизу, ближе
к земле.
– Стоп, – крикнул я в машину.
Все еще вперед – по инерции, – но медленней, медленней. Вот теперь «Интеграл»
зацепился за какой-то секундный волосок, на миг повис неподвижно, потом волосок
лопнул – и «Интеграл», как камень, вниз – все быстрее. Так в молчании, минуты, десятки
минут – слышен пульс – стрелка перед глазами все ближе к 12, и мне ясно: это я – камень, I –
земля, а я – кем-то брошенный камень – и камню нестерпимо нужно упасть, хватиться оземь,
чтоб вдребезги… А что, если… – внизу уже твердый, синий дым туч… – а что, если…
Но граммофон во мне – шарнирно, точно взял трубку, скомандовал «малый ход» –
камень перестал падать. И вот устало пофыркивают лишь четыре нижних отростка –
два кормовых и два носовых – только чтобы парализовать вес «Интеграла», и «Интеграл»,
чуть вздрагивая, прочно, как на якоре, – стал в воздухе, в каком-нибудь километре от земли.
Все высыпали на палубу (сейчас 12, звонок на обед) и, перегнувшись через стеклянный
планшир, торопливо, залпом глотали неведомый, застенный мир – там, внизу. Янтарное,
зеленое, синее: осенний лес, луга, озеро. На краю синего блюдечка – какие-то желтые,
костяные развалины, грозит желтый, высохший палец, – должно быть, чудом уцелевшая
башня древней церкви.
– Глядите, глядите! Вон там – правее!
Там – по зеленой пустыне – коричневой тенью летало какое-то быстрое пятно. В руках
у меня бинокль, механически поднес его к глазам: по грудь в траве, взвеяв хвостом, скакал
табун коричневых лошадей, а на спинах у них – те, караковые, белые, вороные…
Сзади меня:
– А я вам говорю: – видел – лицо.
– Подите вы! Рассказывайте кому другому!
– Ну нате, нате бинокль…
Но уже исчезли. Бесконечная зеленая пустыня…
И в пустыне – заполняя всю ее, и всего меня, и всех – пронзительная дрожь звонка:
обед, через минуту – 12.
Раскиданный на мгновенные, несвязные обломки – мир. На ступеньках – чья-то звонкая
золотая бляха – и это мне все равно: вот теперь она хрустнула у меня под каблуком. Голос:
«А я говорю – лицо!» Темный квадрат: открытая дверь кают-компании. Стиснутые, белые,
остроулыбающиеся зубы…
И в тот момент, когда бесконечно медленно, не дыша от одного удара до другого,
начали бить часы и передние ряды уже двинулись, квадрат двери вдруг перечеркнут двумя
знакомыми, неестественно длинными руками:
– Стойте!
В ладонь мне впились пальцы – это I, это она рядом:
– Кто? Ты не знаешь его?
– А разве… а разве это не…
Он – на плечах. Над сотнею лиц – его сотое, тысячное и единственное из всех лицо:
– От имени Хранителей… Вам – кому я говорю, те слышат, каждый из них слышит
меня – вам я говорю: мы знаем. Мы еще не знаем ваших нумеров – но мы знаем все.
«Интеграл» – вашим не будет! Испытание будет доведено до конца, и вы же – вы теперь
не посмеете шевельнуться – вы же, своими руками, сделаете это. А потом… Впрочем,
я кончил…
Молчание. Стеклянные плиты под ногами – мягкие, ватные, и у меня мягкие, ватные
ноги. Рядом у нее – совершенно белая улыбка, бешеные, синие искры. Сквозь зубы –
на ухо мне:
– А, так это вы? Вы – «исполнили долг»? Ну, что же…
Рука – вырвалась из моих рук, валькирийный, гневно-крылатый шлем – где-то далеко
впереди. Я – один застыло, молча, как все, иду в кают-компанию…