Page 75 - Мы

75

«Но ведь не я же – не я! Я же об этом ни с кем, никому, кроме этих белых, немых
страниц…»
Внутри себя – неслышно, отчаянно, громко – я кричал ей это. Она сидела через стол,
напротив – и она даже ни разу не коснулась меня глазами. Рядом с ней – чья-то спело-желтая
лысина. Мне слышно (это – I):
– «Благородство»? Но, милейший профессор, ведь даже простой филологический
анализ этого слова – показывает, что это предрассудок, пережиток древних, феодальных
эпох. А мы…
Я чувствовал: бледнею – и вот сейчас все увидят это… Но граммофон во мне
проделывал 50 установленных жевательных движений на каждый кусок, я заперся в себя,
как в древнем непрозрачном доме – я завалил дверь камнями, я завесил окна…
Потом – в руках у меня командная трубка, и лет – в ледяной, последней тоске – сквозь
тучи – в ледяную, звездно-солнечную ночь. Минуты, часы. И очевидно, во мне все время
лихорадочно, полным ходом – мне же самому неслышный логический мотор. Потому что
вдруг в какой-то точке синего пространства: мой письменный стол, над ним – жаберные
щеки Ю, забытый лист моих записей. И мне ясно: никто, кроме нее, – мне все ясно…
Ах, только бы – только бы добраться до радио… Крылатые шлемы, запах синих
молний… Помню – что-то громко говорил ей, и помню – она, глядя сквозь меня, как будто я
был стеклянный, – издалека:
– Я занята: принимаю снизу. Продиктуйте вот ей…
В крошечной коробочке-каюте, минуту подумав, я твердо продиктовал:
– Время – 14.40. Вниз! Остановить двигатели. Конец всего.
Командная рубка. Машинное сердце «Интеграла» остановлено, мы падаем, и у меня
сердце – не поспевает падать, отстает, подымается все выше к горлу. Облака – и потом
далеко зеленое пятно – все зеленее, все явственней – вихрем мчится на нас – сейчас конец –
Фаянсово-белое, исковерканное лицо Второго Строителя. Вероятно, это он – толкнул
меня со всего маху, я обо что-то ударился головой и, уже темнея, падая, – туманно слышал:
– Кормовые – полный ход!
Резкий скачок вверх… Больше ничего не помню.

Запись 35‑ я
Конспект:
В обруче. Морковка. Убийство

Всю ночь не спал. Всю ночь – об одном…
Голова после вчерашнего у меня туго стянута бинтами. И так: это не бинты, а обруч;
беспощадный, из стеклянной стали, обруч наклепан мне на голову, и я – в одном и том же
кованом кругу: убить Ю. Убить Ю, – а потом пойти к той и сказать: «Теперь – веришь?»
Противней всего, что убить как-то грязно, древне, размозжить чем-то голову – от этого
странное ощущение чего-то отвратительно-сладкого во рту, и я не могу проглотить слюну,
все время сплевываю ее в платок, во рту сухо.
В шкафу у меня лежал лопнувший после отливки тяжелый поршневой шток
(мне нужно было посмотреть структуру излома под микроскопом). Я свернул в трубку свои
записи (пусть она прочтет всего меня – до последней буквы), сунул внутрь обломок штока
и пошел вниз. Лестница – бесконечная, ступени – какие-то противно скользкие, жидкие,
все время – вытирать рот платком…
Внизу. Сердце бухнуло. Я остановился, вытащил шток – к контрольному столику –
Но Ю там не было: пустая, ледяная доска. Я вспомнил: сегодня – все работы отменены;
все должны на Операцию, и понятно: ей незачем, некого записывать здесь…
На улице. Ветер. Небо из несущихся чугунных плит. И так, как это было в какой-то
момент вчера: весь мир разбит на отдельные, острые, самостоятельные кусочки, и каждый
из них, падая стремглав, на секунду останавливался, висел передо мной в воздухе –