Page 77 - Мы

77

лысина, и лоб – огромная желтая парабола. Морщины на лбу – ряд желтых неразборчивых
строк. Иногда мы встречаемся глазами – и тогда я чувствую: эти желтые строки – обо мне.
…Произошло ровно в 21. Пришла Ю – сама. Отчетливо осталось в памяти только одно:
я дышал так громко, что слышал, как дышу, и все хотел как-нибудь потише – и не мог.
Она села, расправила на коленях юнифу. Розово-коричневые жабры трепыхались.
– Ах, дорогой, – так это правда, вы ранены? Я как только узнала – сейчас же…
Шток передо мною на столе. Я вскочил, дыша еще громче. Она услышала,
остановилась на полслове, тоже почему-то встала. Я видел уже это место на голове, во рту
отвратительно-сладко… платок, но платка нет – сплюнул на пол.
Тот, за стеной справа, – желтые, пристальные морщины – обо мне. Нужно, чтобы он
не видел, еще противней – если он будет смотреть… Я нажал кнопку – пусть никакого права,
разве это теперь не все равно – шторы упали.
Она, очевидно, почувствовала, поняла, метнулась к двери. Но я опередил ее – и, громко
дыша, ни на секунду не спуская глаз с этого места на голове…
– Вы… вы с ума сошли! Вы не смеете… – Она пятилась задом – села, вернее, упала
на кровать – засунула, дрожа, сложенные ладонями руки между колен. Весь пружинный,
все так же крепко держа ее глазами на привязи, я медленно протянул руку к столу –
двигалась только одна рука – схватил шток.
– Умоляю вас! День – только один день! Я завтра – завтра же – пойду и все сделаю…
О чем она? Я замахнулся –
И я считаю: я убил ее. Да, вы, неведомые мои читатели, вы имеете право назвать меня
убийцей. Я знаю, что спустил бы шток на ее голову, если бы она не крикнула:
– Ради… ради… Я согласна – я… сейчас.
Трясущимися руками она сорвала с себя юнифу – просторное, желтое, висячее тело
опрокинулось на кровать… И только тут я понял: она думала, что я шторы – это для того,
чтобы – что я хочу…
Это было так неожиданно, так глупо, что я расхохотался. И тотчас же туго закрученная
пружина во мне – лопнула, рука ослабела, шток громыхнул на пол. Тут я на собственном
опыте увидел, что смех – самое страшное оружие: смехом можно убить все – даже убийство.
Я сидел за столом и смеялся – отчаянным, последним смехом – и не видел никакого
выхода из всего этого нелепого положения. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы
развивалось естественным путем – но тут вдруг новая, внешняя, слагающая: зазвонил
телефон.
Я кинулся, стиснул трубку: может быть, она? И в трубке чей-то незнакомый голос:
– Сейчас.
Томительное, бесконечное жужжание. Издали – тяжелые шаги, все ближе, все гулче,
все чугунней – и вот…
– Д-503? Угу… С вами говорит Благодетель. Немедленно ко мне!
Динь, – трубка повешена, – динь.
Ю все еще лежала в кровати, глаза закрыты, жабры широко раздвинуты улыбкой.
Я сгреб с полу ее платье, кинул на нее – сквозь зубы:
– Ну! Скорее – скорее!
Она приподнялась на локте, груди сплеснулись набок, глаза круглые, вся повосковела.
– Как?
– Так. Ну – одевайтесь же!
Она – вся узлом, крепко вцепившись в платье, голос вплющенный.
– Отвернитесь…
Я отвернулся, прислонился лбом к стеклу. На черном, мокром зеркале дрожали огни,
фигуры, искры. Нет: это – я, это – во мне… Зачем Он меня? Неужели Ему уже известно
о ней, обо мне, обо всем?
Ю, уже одетая, у двери. Два шага к ней – стиснул ей руки так, будто именно из ее рук
сейчас по каплям выжму то, что мне нужно: