Page 78 - Мы

78

– Слушайте… Ее имя – вы знаете, о ком, – вы ее называли? Нет? Только правду –
мне это нужно… мне все равно – только правду…
– Нет.
– Нет? Но почему же – раз уж вы пошли туда и сообщили…
Нижняя губа у ней – вдруг наизнанку, как у того мальчишки – и из щек, по щекам
капли…
– Потому что я… я боялась, что если ее… что за это вы можете… вы перестанете лю…
О, я не могу – я не могла бы!
Я понял: это – правда. Нелепая, смешная, человеческая правда!
Я открыл дверь.

Запись 36‑ я
Конспект:
Пустые страницы. Христианский бог. О моей матери

Тут странно – в голове у меня как пустая, белая страница: как я туда шел, как ждал
(знаю, что ждал) – ничего не помню, ни одного звука, ни одного лица, ни одного жеста.
Как будто были перерезаны все провода между мною и миром.
Очнулся – уже стоя перед Ним, и мне страшно поднять глаза: вижу только Его
огромные, чугунные руки – на коленях. Эти руки давили Его самого, подгибали колени.
Он медленно шевелил пальцами. Лицо – где-то в тумане, вверху, и будто вот только потому,
что голос Его доходил ко мне с такой высоты, – он не гремел как гром, не оглушал меня,
а все же был похож на обыкновенный человеческий голос.
– Итак – вы тоже? Вы – Строитель «Интеграла»? Вы – кому дано было стать
величайшим конквистадором. Вы – чье имя должно было начать новую, блистательную
главу истории Единого Государства… Вы?
Кровь плеснула мне в голову, в щеки – опять белая страница: только в висках – пульс,
и вверху гулкий голос, но ни одного слова. Лишь когда он замолк, я очнулся, я увидел: рука
двинулась стопудово – медленно поползла – на меня уставился палец.
– Ну? Что же вы молчите? Так или нет? Палач?
– Так, – покорно ответил я. И дальше ясно слышал каждое Его слово.
– Что же? Вы думаете – я боюсь этого слова? А вы пробовали когда-нибудь содрать
с него скорлупу и посмотреть, что там внутри? Я вам сейчас покажу. Вспомните: синий
холм, крест, толпа. Одни – вверху, обрызганные кровью, прибивают тело к кресту; другие –
внизу, обрызганные слезами, смотрят. Не кажется ли вам, что роль тех, верхних, – самая
трудная, самая важная. Да не будь их, разве была бы поставлена вся эта величественная
трагедия? Они были освистаны темной толпой: но ведь за это автор трагедии – Бог – должен
еще щедрее вознаградить их. А сам христианский, милосерднейший Бог, медленно
сжигающий на адском огне всех непокорных, – разве Он не палач? И разве сожженных
христианами на кострах меньше, чем сожженных христиан? А все-таки – поймите это,
все-таки этого Бога веками славили как Бога любви. Абсурд? Нет, наоборот: написанный
кровью патент на неискоренимое благоразумие человека. Даже тогда – дикий, лохматый –
он понимал: истинная, алгебраическая любовь к человечеству – непременный признак
истины – ее жестокость. Как у огня – непременный признак тот, что он сжигает. Покажите
мне не жгучий огонь! Ну, – доказывайте же, спорьте!
Как я мог спорить? Как я мог спорить, когда это были (прежде) мои же мысли – только
я никогда не умел одеть их в такую кованую, блестящую броню. Я молчал…
– Если это значит, что вы со мной согласны, – так давайте говорить, как взрослые,
когда дети ушли спать: все до конца. Я спрашиваю: о чем люди – с самых пеленок –
молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто-нибудь раз навсегда сказал им, что такое
счастье – и потом приковал их к этому счастью на цепь. Что же другое мы теперь делаем,
как не это? Древняя мечта о рае… Вспомните: в раю уже не знают желаний, не знают