Page 170 - Архипелаг ГУЛаг

родины, кроме гонений и казни) разрешал этим буржуазным китам собираться для бесед у
него в институте. (Сюда же угодил и Н.Д. Кондратьев, которого в 1931 окончательно
засудят, процесс «Трудовой Крестьянской Партии».)
Обвинительное наше сердце так и прыгает из груди, опережая приговор. Ну, какую,
какую кару вот этим генеральским подручным? Одна им кара— расстрел! Это не требование
обвинителя—это уже приговор Трибунала! (Увы, смягчили потом: концентрационный лагерь
до конца Гражданской войны.)
В том–то и вина подсудимых, что они не сидели по своим углам, досасывая
четвертушку хлеба, «они столковывались и сговаривались между собой, каков должен быть
государственный строй после падения советского».
На современном научном языке это называется: они изучали альтернативную
возможность.
Грохочет голос обвинителя, но какая–то трещинка слышится нам, как будто он глазами
шнырнул по кафедре, ищет ещё бумажку? цитатку? Мгновение! надо на цырлах подать! не
эту ли, Николай Васильич, пожалуйста:
«для нас… понятие истязания заключается уже в самом факте содержания
политических заключённых в тюрьме…»
Вот что! Политических держать в тюрьме — это истязание! И это говорит
обвинитель! — какой широчайший взгляд! Восходит новая юстиция! Дальше:
«…Борьба с царским правительством была их [политических] второй натурой и не
бороться с царизмом они не моглиЬ (стр. 17).
Как не могли не изучать альтернативных возможностей?.. Может быть, мыслить — это
даже первая натура интеллигента?
Ах, не ту цитату подсунули по неловкости, не из того процесса. Вот конфуз!.. Но
Николай Васильевич уже в своей руладе:
«И даже если бы обвиняемые здесь, в Москве, не ударили пальцем о палец — (оно
как–то похоже, что так и было…), —всё равно: …в такой момент даже разговоры за чашкой
чая, какой строй должен сменить падающую якобы Советскую власть, являются
контрреволюционным актом… Во время гражданской войны преступно не только всякое
действие [против советской власти] …преступно само бездействие» (стр. 39).
Ну вот теперь всё понятно. Их приговорят к расстрелу — за бездействие. За чашку чая.
Например, петроградские интеллигенты решили в случае прихода Юденича «прежде
всего озаботиться созывом демократической городской думы» (то есть чтоб отстоять её от
генеральской диктатуры).
Крыленко —Мне хотелось бы им крикнуть: «Вы обязаны были думать прежде всего —
как бы лечь костьми, но не допустить Юденича!!»
А они — не легли.
(Впрочем, и Николай Васильевич не лёг.)
А ещё такие есть подсудимые, кто был осведомлён] — и молчал. («Знаімге сказал»
по–нашенскому.)
А вот уже не бездействие, вот уже активное преступное действие: через Л.Н.Хрущёву,
члена политического Красного Креста (тут же и она, на скамье), другие подсудимые
помогали бутырским заключённым деньгами (можно себе представить этот поток
капиталов — на тюремный ларёк) и вещами (да ещё, гляди, шерстяными?).
Нет меры их злодеяниям! Да не будет же удержу и пролетарской каре!
Как при падающем киноаппарате, косой неразборчивой лентой проносятся перед нами
двадцать восемь дореволюционных мужских и женских лиц. Мы не заметили их
выражений! — они напуганы? презрительны? горды?
Ведь их ответов нет! ведь их последних слов нет! — по техническим соображениям…
Покрывая эту недостачу, обвинитель напевает нам: «Это было сплошное самобичевание и
раскаяние в совершённых ошибках. Политическая невыдержанность и промежуточная
природа интеллигенции… — (да–да, ещё вот это: промежуточная природа!)— …в этом