Page 214 - Архипелаг ГУЛаг

разумеется, вы сами тогда не лёгкой умрёте смертью. А всё сойдёт хорошо — мы, конечно,
оставим вас жить: тайно отправим на остров Монте–Кристо и там вы будете работать над
экономикой социализма. — Но в прошлых процессах вы, кажется, расстреляли? — Ну, что
вы сравниваете — они и вы\ И потом, мы многих оставили, это только по газетам.
Так может, уж такой густой загадки и нет?
Всё та же непобедимая мелодия, через столько уже процессов, лишь в вариациях: ведь
мы, же с вами — коммунисты! И как же вы могли склониться — выступить против нас?
Покайтесь! Ведь вы и мы вместе — это мы\
Медленно зреет в обществе историческое понимание. А когда созреет — такое простое.
Ни в 1922, ни в 1924, ни в 1937 ещё не могли подсудимые так укрепиться в точке зрения,
чтоб на эту завораживающую, замораживающую мелодию крикнуть с поднятою головой:
— Нет, с вами мы не революционеры!.. Нет, с вами мы не русские!.. Нет, с вами мы не
коммунисты!
А кажется, только бы крикнуть! — и рассыпались декорации, обвалилась штукатурка
грима, бежал по чёрной лестнице режиссёр, и суфлёры шнырнули по норам крысиным. И на
дворе бы — сразу шестидесятые!

* * *

Но даже и прекрасно удавшиеся спектакли были дороги, хлопотны. И решил Сталин
больше не пользоваться открытыми процессами.
Вернее, был у него в 37–м году замах провести широкую сеть публичных процессов в
районах — чтобы чёрная душа оппозиции стала наглядна для масс. Но не нашлось хороших
режиссёров, непосильно было так тщательно готовиться, и сами обвиняемые были не такие
замысловатые — и получился у Сталина конфуз, да только об этом мало кто знает. На
нескольких процессах сорвалось — и было оставлено.
Об одном таком процессе уместно здесь рассказать — о Кадыйском деле, подробные
отчёты которого уже начали было печататься в ивановской областной газете.
В конце 1934 в дальней глухомани Ивановской области на стыке с нынешними
Костромской и Нижегородской, создан был новый район, и центром его стало старинное
неторопливое село Кадый. Новое руководство было назначено туда из разных мест, и
сознакомились уже в Кадые. Они увидели глухой, печальный, нищий край, измождённый
хлебозаготовками, тогда как требовал он, напротив, помощи деньгами, машинами и
разумного ведения хозяйства. Так сложилось, что первый секретарь райкома Фёдор
Иванович Смирнов был человек со стойким чувством справедливости, заврайзо Ставров —
коренной мужик, из крестьян — «интен–сивников», то есть тех рачительных и грамотных
крестьян, которые в 20–х годах вели своё хозяйство на основах науки (за что и поощрялись
тогда советской властью; ещё не решено было тогда, что всех этих интенсивников придётся
выгребать). Из–за того, что Ставров вступил в партию, он не погиб при раскулачивании (а
может быть, и сам раскулачивал?). На новом месте попытались они что–то для крестьян
сделать, но сверху скатывались директивы, и каждая — против их начинаний: как будто
нарочно изобретали там, наверху, чтоб сделать мужикам горше и круче. И однажды кадыйцы
написали докладную в область, что необходимо снизить план хлебозаготовок — район не
может его выполнить, иначе обнищает дальше опасного предела. Надо вспомнить
обстановку 30–х годов (да только ли 30–х?), чтоб оценить, какое это было святотатство
против Плана и какой бунт против власти! Но по ухваткам того же времени меры не были
приняты в лоб и сверху, а пущены на местную самодеятельность. Когда Смирнов был в
отпуске, его заместитель Василий Фёдорович Романов, 2–й секретарь, провёл такую
резолюцию на райкоме: «успехи района были бы ещё более блестящими (?), если бы не
троцкист Ставров». Началось «персональное дело» Ставрова. (Интересна ухватка: разделить!
Смирнова пока напугать, нейтрализовать, заставить отшатнуться, а до него потом
доберёмся — это в малых масштабах именно сталинская тактика в ЦК.) На бурных