Page 381 - Архипелаг ГУЛаг

и из грузовиков на русскую землю, узнавали, что и среди этого отверженного народа они—
самое горькое лихое колено.
Вот какова оказалась та великая сталинская амнистия, какой «ещё не видел мир». Где, в
самом деле, видел мир амнистию, которая не касалась бы политических?!
Она освобождала Пятьдесят Восьмую до трёх лет, которых почти никому и не давали;
вряд ли и полупроценту осуждённых по ней. Но и в этом полупроценте случаев
непримиримый дух амнистии пересиливал её смягчительную букву. Я знал одного парня—
кажется, Матюшина (он был художником в лагерьке на Калужской заставе), который
получил 58–1–6 за плен что–то очень рано, чуть ли не в конце 1941 года, когда ещё не
решено было, как это расценивать, сколько давать. Матюшину дали за плен всего 3 года—
небывалый случай. По концу срока его, разумеется, не освободили, откладывая до Особого
Распоряжения. Но вот разразилась амнистия. Матюшин стал просить (где уж там требовать)
освобождения. Почти 5 месяцев, до декабря 1945, перепуганные чиновники
Учётно–Распределительной Части отказывали ему. Наконец отпустили к себе в Курскую
область. Был слух (а иному и поверить нельзя), что вскоре его загребли и добавили до
червонца. Нельзя же пользоваться рассеянностью первого суда!
Освобождались начисто все, кто обворовывал квартиры, раздевал прохожих, насиловал
девушек, растлевал малолетних, обвешивал покупателей, хулиганил, уродовал беззащитных,
хищничал в лесах и водоёмах, вступал в многоженство, применял вымогательство,
шантажировал, брал взятки, мошенничал, клеветал, ложно доносил (да такие и не сидели),
торговал наркотиками, сводничал, вынуждал к проституции, допускал по невежеству или
беззаботности человеческие жертвы (это я просто перелистал статьи Кодекса, попавшие под
амнистию, это не фигура красноречия).
А потом от народа хотят нравственности!..
Половину срока сбрасывали: растратчикам, подделывателям документов и хлебных
карточек, спекулянтам и государственным ворам (за государственный карман Сталин
всё–таки обижался).
Но ничто не было так растравно бывшим фронтовикам и пленникам, как поголовное
всепрощение дезертиров военного времени! Все, кто, струсив, бежал из частей, бросил
фронт, не явился на призывные пункты, многими годами прятался у матери в огородной яме,
в подпольях, в запечьях (всегда у матери! жёнам своим дезертиры, как правило, не
доверяли), годами не произнося ни слова вслух, превращаясь в сгорбленного заросшего
зверя, — все они, если только были изловлены или сами пришли ко дню амнистии, —
объявлялись теперь равноправными незапятнанными несудимыми советскими гражданами.
(Вот когда оправдалась осмотрительность старой пословицы: не красен бег, да здоров.)
Те же, кто не дрогнул, кто не струсил, кто принял за родину удар и поплатился за него
пленом, — тем не могло быть прощения, так понимал Верховный Главнокомандующий.
Отзывалось ли Сталину в дезертирах что–то своё родное? Вспоминалось ли
собственное отвращение к службе рядовым, жалкое рекрутство зимою 1917 года? Или он
рассудил, что его управлению трусы не опасны, а опасны только смелые? Ведь, кажется,
даже со сталинской точки зрения было совсем неразумно амнистировать дезертиров: он сам
показывал своему народу, как вернее и проще всего спасать свою шкуру в будущую
войну 281 .
В другой книге я рассказал историю доктора Зубова и его жены: за укрытие
старухою–матерью в их доме приблудного дезертира, потом на них донесшего, супруги
Зубовы получили оба по десятке по 58–й статье. Суд увидел их вину не столько в укрытии
дезертира, сколько в бескорыстии этого укрытия: он не был их родственником, и значит,
здесь имел место антисоветский умысел! По сталинской амнистии дезертир освободился, не

281 А пожалуй, тут была и историческая справедливость: отдавался старый долг фронтовому дезертирству
без которого большевики и к власти бы не пришли.