Page 385 - Архипелаг ГУЛаг

глине и в вагонетке у нас. Изры–жели голенища наших сапог, во многих рыжих пятнах наши
шинели. Руки окоченели от холодной глины, уже и ими мы ничего не можем забросить в
вагонетку. Тогда мы оставляем это бесполезное занятие, взлезаем повыше на травку, садимся
там, нагибаем головы, натягиваем на затылки воротники шинелей.
Со стороны — два рыжеватых камня на поле.
Где–то учатся ровесники наши в Сорбоннах и Оксфордах, играют в теннис на своём
просторном досуге, спорят о мировых проблемах в студенческих кафе. Они уже печатаются,
выставляют картины. Выворачиваются, как по–новому исказить окружающий, недостаточно
оригинальный мир. Они сердятся на классиков, что те исчерпали сюжеты и темы. Они
сердятся на свои правительства и своих реакционеров, не желающих понять и перенять
передовой советский опыт. Они наговаривают интервью в микрофоны радиорепортёров,
прислушиваясь к своему голосу, кокетливо поясняют, что они хотели сказать в своей
последней или первой книге. Очень уверенно судят они обо всём на свете, но особенно — о
процветании и высшей справедливости нашей страны. Только когда–нибудь к старости,
составляя энциклопедии, они с удивлением не найдут достойных русских имён на наши
буквы, на все наши буквы…
Барабанит дождь по затылкам, озноб ползёт по мокрой спине.
Мы оглядываемся. Недогруженные и опрокинутые вагонетки. Все ушли. Никого на
всём карьере, и на всём поле за зоной никого. В серой завесе — заветная деревенька, и
петухи все спрятались в сухое место.
Мы берём лопаты, чтоб их не стащили, — они записаны за нами, и, волоча их как тачки
тяжёлые за собой, идём в обход матронинского завода— под навес, где вокруг гофманских
печей, обжигающих кирпич, вьются пустынные галереи. Здесь сквозит, холодно, но сухо.
Мы утыкаемся в пыль под кирпичный свод, сидим.
Недалеко от нас свалена большая куча угля. Двое зэков копаются в ней, оживлённо
ищут что–то. Когда находят— пробуют на зуб, кладут в мешок. Потом садятся и едят по
такому серо–чёрному куску.
— Что это вы едите, ребята?
— Это — морская глина. Врач — не запрещает. Она без пользы и без вреда. А
килограмм в день к пайке поджуёшь — и вроде нарубался. Ищите, тут среди угля много…
…Так и до вечера карьер не выполняет нормы. Матронина велит оставить нас и на
ночь. Но — гаснет всюду электричество, зона остаётся без освещения, и зовут на вахту всех.
Велят взяться под руки и с усиленным конвоем, лаем псов и бранью ведут в жилую зону. Всё
черно. Мы идём, не видя, где жидко, где твёрдо, всё меся подряд, оступаясь и дёргая друг
друга.
И в жилой зоне темно — только адским красноватым огнём горит из–под плиты
«индивидуальной варки». Ив столовой— две керосиновые лампы около раздачи, ни лозунга
не перечесть, ни увидеть в миске двойной порции крапивной баланды, хлещешь её губами на
ощупь.
И завтра так будет, и каждый день: шесть вагонеток рыжей глины— три черпака
чёрной баланды. Кажется, мы елабели и в тюрьме, но здесь — гораздо быстрей. В голове уже
как будто подзванивает. Подходит та приятная слабость, когда уступить легче, чем биться.
А в бараках— и вовсе тьма. Мы лежим во всём мокром на всём голом, и кажется:
ничего не снимать будет теплей, как компресс.
Раскрытые глаза — к чёрному потолку, к чёрному небу.
Господи, Господи! Под снарядами и под бомбами я просил Тебя сохранить мне жизнь.
А теперь прошу Тебя — пошли мне смерть…

Глава 7. ТУЗЕМНЫЙ БЫТ

Рассказать о внешней однообразной туземной жизни Архипелага— кажется, легче и
доступней всего. А и труднее вместе. Как о всяком быте, надо рассказать от утра и до