Page 408 - Архипелаг ГУЛаг

общих хотя бы на время стало спасением жизни. И женщины стали гоняться за
беременностью, стали ловить её от любой мимолётной встречи, любого касания.
Беременность не грозила теперь разлукой с супругом, как раньше, — все разлуки уже были
ниспосланы одним Мудрым Указом.
И вот число детей, поступающих в дом малютки (Унжлаг, 1948), за год возросло
вдвоеі — 300 вместо 150, хотя заключённых женщин за это время не прибавилось.
«Как же девочку назовёшь?» — «Олимпиадой. Я на олимпиаде самодеятельности
забеременела». Ещё по инерции оставались эти формы культработы — олимпиады, приезды
мужской культбригады на женский лагпункт, совместные слёты ударников. Ещё
сохранились и общие больницы—тоже дом свиданий теперь. Говорят, в Соликамском лагере
в 1946 разделительная проволока была на однорядных столбах, редкими нитями (и конечно,
не имела огневого охранения). Так ненасытные туземцы сбивались к этой проволоке с двух
сторон, женщины становились так, как моют полы, и мужчины овладевали ими, не
переступая запретной черты.
Ведь чего–то же стоит и бессмертный Эрос! Не один же разумный расчёт избавиться от
общих. Чувствовали зэки, что кладётся черта надолго, и будет она каменеть, как всё в
ГУЛАГе.
Если до разделения было дружеское сожительство, лагерный брак и даже любовь, — то
теперь стал откровенный блуд.
Разумеется, не дремало и начальство и на ходу исправляло своё научное предвидение.
К однорядной колючей проволоке пристраивали предзонники с двух сторон. Затем, признав
преграды недостаточными, заменяли их забором двухметровой высоты — и тоже с
предзонниками.
В Кенгире не помогла и такая стена: женихи перепрыгивали. Тогда по воскресеньям
(нельзя же на это тратить производственное время; да и естественно, что устройством своего
быта люди занимаются в выходные дни) стали назначать с обеих сторон стены
воскресники — и заставили докладывать стену до четырёхметровой высоты. И вот усмешка:
на эти воскресники действительно шли с радостью! — перед прощанием хоть познакомиться
с кем–то по ту сторону стены, поговорить, условиться о переписке!
Потом в Кенгире достроили разделительную стену до пяти метров, и уже сверх пяти
метров потянули колючую проволоку. Потом ещё пустили провод высокого напряжения (до
чего же силён амур проклятый!). Наконец поставили и охранные вышки по краям. У этой
кенгирской стены была особая судьба в истории всего Архипелага (см. Часть Пятая, глава
12). Но и в других Особлагерях (Спасск) строили подобное.
Надо представить себе эту разумную методичность работодателей, которые считают
вполне естественным разделение проволокой рабов и рабынь, но изумились бы, если б им
предложили сделать то же со своей семьёй.
Стены росли— и Эрос метался. Не находя других сфер, он уходил или слишком
высоко — в платоническую переписку, или слишком низко — в однополую любовь.
Записки перешвыривались через зону, оставлялись на заводе в уговорных местах. На
пакетиках писались и адреса условные: так, чтобы надзиратель, перехватив, не мог бы
понять — от кого кому. (За переписку теперь полагалась лагерная тюрьма.)
Галя Бенедиктова вспоминает, что иногда и знакомились–то заочно; переписывались,
друг друга не увидав; и расставались, не увидав. (Кто вёл такую переписку знает и её
отчаянную сладость, и безнадёжность, и слепоту.) В том же Кенгире литовки выходили
замуж через стену за земляков, никогда прежде их не знав: ксёндз (в таком же бушлате,
конечно, из заключённых) свидетельствовал письменно, что такая–то и такой–то навеки
соединены перед небом. В этом соединении с незнакомым узником за стеной — а для
католичек соединение было необратимо и священно — мне слышится хор ангелов. Это —
как бескорыстное созерцание небесных светил. Это слишком высоко для века расчёта и
подпрыгивающего джаза.
Кенгирские браки имели тоже исход необычный. Небеса прислушались к молитвам и