Page 405 - Архипелаг ГУЛаг

надзирателей в тупик: на воле на такую женщину никак не подумал бы! А женщины эти не
страсти уже искали, а насытить свою потребность о ком–то позаботиться, кого–то согреть, от
себя урезать, а его подкормить, обстирать его и обштопать. Их общая миска, из которой они
питались, была их священным обручальным кольцом. «Мне не спать с ним надо, а в
звериной нашей жизни, как в бараке целый день за пайки и за тряпки ругаемся, про себя
думаешь: сегодня ему рубашку починить, да картошку сварим», — объясняла одна доктору
Зубову. Но мужик–то временами хочет и большего, приходится уступать, а надзор как раз и
ловит… Так в Унжлаге больничную прачку тётю Полю, рано овдовевшую, потом всю жизнь
одинокую, прислуживавшую в церкви, нашли ночью с мужчиной уже в конце её лагерного
срока. «Как же это, тётя Поля? — ахали врачи. — А мы–то на тебя надеялись! А теперь тебя
на общие пошлют». — «Да уж виновата, — сокрушённо кивала старушка. — По–евангельски
блудница, а по–лагерному …».
Но и в наказании уличённых любовников, как и во всём строе ГУЛАГа, не было
беспристрастия. Если один из любовников был придурок, близкий начальству или очень
нужный по работе, то на связь его могли и годами смотреть сквозь пальцы. (Когда на ОЛП
женской больницы Унжлага приезжал бесконвойный электромонтёр, в услугах которого
были заинтересованы все вольняшки, — главврач, вольная, вызывала сестру–хозяйку, зэчку,
и распоряжалась: «Создайте условия Мусе
Бутенко» — медсестре, из–за которой монтёр и приезжал.) Если же это были зэки
незначительные или опальные, они наказывались быстро и жестоко.
В Монголии, в Гулжедээсовском лагере (наши зэки строили там дорогу в 1947–50
годах), двух расконвоированных девушек, пойманных на том, что бегали к дружкам на
мужскую колонну, охранник привязал к лошади и, сидя верхом, прогнал их по степи 296 .
Такого и Салтычихи не делали. Но делали Соловки.
Всегда преследуемые, уличаемые и рассылаемые, туземные пары как будто не могли
быть прочны. А между тем известны случаи, что и разлучённые они поддерживали
переписку, а после освобождения соединялись. Известен такой случай: один врач, Б.Я.Ш.,
доцент провинциального мединститута, влаге–ре потерял счёт своим связям, — не
пропущена была ни одна медсестра, и сверх того. Но вот в этом ряду попалась 3., и ряд
остановился. 3. не прервала беременности, родила. Б.Ш. вскоре освободился и, не имея
ограничений, мог ехать в свой город. Но он остался вольнонаёмным при лагере, чтобы быть
близко к 3. и к ребёнку. Потерявшая терпение его жена приехала за ним сама сюда. Тогда он
спрятался от неё в зону (где жена не могла его достичь), жил там с 3., а жене всячески
передавал, что он развёлся с ней, чтоб она уезжала.
Но не только надзор и начальство могут разлучить лагерных супругов. Архипелаг
настолько вывороченная земля, что на ней мужчину и женщину разъединяет то, что должно
крепче всего их соединить: рождение ребёнка. За месяц до родов беременную этапируют на
другой лагпункт, где есть лагерная больница с родильным отделением и где резвые
голосёнки кричат, что не хотят быть зэками за грехи родителей. После родов мать
отправляют на особый ближний лагпункт мамок.
Тут надо прерваться. Тут нельзя не прерваться. Сколько самонасмешки в этом слове!
«Мы — не настоящие!..» Язык зэков очень любит и упорно проводит эти вставки
уничижительных суффиксов: не мать, а мамка; не больница, а больничка; не свидание, а
свиданка; не помилование, а помиловка; не вольный, а вольняшка; не жениться, а
поджениться — та же насмешка, хоть и не в суффиксе. И даже четвертная
(двадцатипятилетний срок) снижается до четвертака, то есть от двадцати пяти рублей до
двадцати пяти копеек.
Этим настойчивым уклоном языка зэки показывают и что на Архипелаге всё не

296 Кто отыщет теперь его фамилию? И его самого? Да скажи ему— он поразится: он–то в чём виноват? Ему
сказали так! А пусть не ходят к мужикам, сучки!..