Page 409 - Архипелаг ГУЛаг

вмешались (Часть Пятая, глава 12).
Сами женщины (и врачи, лечившие их в разделённых зонах) подтверждают, что они
переносили разделение хуже мужчин. Они были особенно возбудимы и нервны. Быстро
развивалась лесбийская любовь. Нежные и юные ходили пожелтевшие, с подглазными
тёмными кругами. Женщины более грубого устройства становились «мужьями». Как надзор
ни разгонял такие пары, они оказывались снова вместе на койке. Отсылали с лагпункта
теперь кого–то из этих «супругов». Вспыхивали бурные драмы с самобросанием на колючую
проволоку под выстрелы часовых.
В карагандинском отделении Степлага, где собраны были женщины только из
Пятьдесят Восьмой, они многие, рассказывает Н.В., ожидали вызова к оперу с
замиранием — не с замиранием страха или ненависти к подлому политическому допросу, а с
замиранием перед этим мужчиной, который запрёт её одну в комнате с собою на замок.
Отделённые женские лагеря несли всю ту же тяжесть общих работ. Правда, в 1951
женский лесоповал был формально запрещён (вряд ли потому, что началась вторая половина
XX века). Но, например, в Унжлаге мужские лагпункты никак не выполняли плана. И тогда
придумано было, как подстегнуть их, — как заставить туземцев своим трудом оплатить то,
что бесплатно отпущено всему живому на земле. Женщин стали тоже выгонять на лесоповал
и в одно общее конвойное оцепление с мужчинами, только лыжня разделяла их. Всё
заготовленное здесь должно было потом записываться как выработка мужского лагпункта,
но норма требовалась и от мужчин и от женщин. Любе Березиной, «мастеру леса», так и
говорил начальник с двумя просветами в погонах: «Выполнишь норму своими бабами—
будет Беленький с тобой в кабинке!»
Но теперь и мужики–работяги, кто покрепче, а особенно производственные придурки,
имевшие деньги, совали их конвоирам (у тех тоже зарплата не разгуляешься) и часа на
полтора (до смены купленного постового) прорывались в женское оцепление.
В заснеженном морозном лесу за эти полтора часа предстояло: выбрать, познакомиться
(если до тех пор не переписывался), найти место и совершить.
Но зачем это всё вспоминать? Зачем бередить раны тех, кто жил в это время в Москве и
на даче, писал в газетах, выступал с трибун, ездил на курорты и за границу?
Зачем вспоминать об этом, если и сегодня всё так? Ведь писать можно только о том,
что «не повторится»…

Глава 9. ПРИДУРКИ

Одно из первых туземных понятий, которое узнаёт приехавший в лагерь новичок,
это — придурок. Так грубо назвали туземцы тех, кто сумел не разделить общей обречённой
участи: или же ушёл с общих, или не попал на них.
Придурков немало на Архипелаге. Ограниченные в жилой зоне строгим процентом по
учётной группе «Б», а на производстве штатным расписанием, они, однако, всегда
перехлёстывают за этот процент: отчасти из–за слишком большого напора желающих
спастись, отчасти из–за бездарности лагерного начальства, не умеющего вести хозяйство и
управление малым числом рук.
По статистике НКЮ 1933 года, обслуживанием мест лишения свободы, включая
хозработы, вместе, правда, с самоокара–уливанием, занимались тогда 22% от общего числа
туземцев. Если мы эту цифру и снизим до 17–18% (без самоохраны), то всё–таки будет одна
шестая часть. Уже видно, что в этой главе речь пойдёт об очень значительном лагерном
явлении. Но придурков много больше, чем одна шестая: ведь здесь подсчитаны только
зонные придурки, а ещё есть производственные, и потом ведь состав придурков текуч, и за
свою лагерную жизнь через положение придурка пройдёт, очевидно, больше. А самое
главное: среди выживших, среди освободившихся придурки составляют очень вескую долю,
среди выживших долгосрочников из Пятьдесят Восьмой — мне кажется — девять десятых.
Почти каждый зэк–долгосрочник, которого вы поздравляете с тем, что он выжил, — и