Page 460 - Архипелаг ГУЛаг

людей из ваших знакомых». Он растерян, мнётся: «Я не уверен…» Не вскочил, не ударил
кулаком: «Да как вы смеете?!» (Да кто там вскочит у нас? Что фантазировать?..)— «Ах, вы
не уверены? Тогда пишите список, за кого вы ручаетесь, что они вполне советские люди.
Но — ручаетесь, учтите! Если хоть одного аттестуете ложно, сядете сразу сами! Что ж вы не
пишете?» «Я… не могу ручаться». — «Ах, не можете? Значит, вы знаете, что они —
антисоветские. Вот и пишите, про кого знаете!» И потеет, и ёрзает, и мучается честный
хороший кролик А. Г. с душою слишком мягкой, лепленной ещё до революции. Он искренне
принял этот напор, врезавшийся в него: или писать, что советские, или писать, что
антисоветские. Он не видит третьего выхода.
Камень — не человек, а и тот рушат.
На воле отмычек больше, потому что и жизнь разнообразнее. В лагере— самые
простые, жизнь упрощена, обнажена, и резьба винтов и диаметр головки известны. № 1,
конечно, остаётся: «вы— советский человек?» Очень применимо к благонамеренным,
отвёртка никогда не соскальзывает, головка сразу подалась и пошла. № 2 тоже отлично
работает: обещание взять с общих работ, устроить в зоне, дать дополнительную кашу,
приплатить, сбросить срок. Всё это — жизнь, каждая эта ступенька — сохранение жизни. (В
годы войны стук особенно измельчал: предметы дорожали, а люди дешевели. Закладывали
даже за пачку махорки.) А № 3 работает ещё лучше: снимем с придурков! пошлём на общие!
переведём на штрафной лагпункт! Каждая эта ступенька— ступенька к смерти. И тот, кто не
выманивается кусочком хлеба наверх, может дрогнуть и взмолиться, если его сталкивают в
пропасть.
Это не значит, что в лагере не бывает уж никогда нужна более тонкая работа. Иногда
приходится–таки исхитриться. Майору Шикину надо было собрать обвинение против
заключённого Герценберга, еврея. Он имел основание думать, что обвинительный материал
может дать Антон, немец из пленных, семнадцатилетний неопытный мальчик. Шикин
вызвал Антона и стал возбуждать в нём нацистские посевы: как гнусна еврейская нация и как
она погубила Германию. Антон раскалился и предал Герценберга. (И почему бы в
переменчивых обстоятельствах коммунист–чекист Шикин не стал бы исполнительным
следователем Гестапо?)
Или вот Александр Филиппович Степовой. До посадки он был солдат войск МВД,
посажен — по 58–й. Он совсем не ортодокс, он вообще простой парень, он в лагере начал
стыдиться своей прошлой службы и тщательно скрывал её, понимая, что это опасно, если
узнается. Так как его вербовать? Вот этим и вербовать: разгласим, что ты — «чекист». И
собственным знаменем они подотрутся, чтоб только завербовать. (Уверяет, что всё же
устоял.)
Не будет другого повода рассказать историю его посадки. Мобилизован был хлопчик в
армию, а послали служить в войска МВД. Сперва— на борьбу с бандеровцами. Получив (от
стукачей же) сведения, когда те придут из леса в церковь на обедню, окружали церковь и
брали на выходе (по фотографиям). То— охраняли (в гражданском) народных депутатов в
Литве, когда те ездили на избирательные собрания. («Один такой смелый был, всегда от
охраны отказывался!») То— мост охраняли в Горьковской области. У них и у самих был
бунт, когда плохо стали кормить, — и их послали в наказание на турецкую границу. Но
Степовой уже к этому времени сел. Он— рисовал много, и даже на обложках тетрадей по
политучёбе. Нарисовал как–то свинью, и под руку ему кто–то сказал: «А Сталина можешь?»
Могу. Тут же и Сталина нарисовал. И сдал тетрадь для проверки. Уже довольно было для
посадки, но на стрельбах он в присутствии генерала выбил 7 из 7 на 400 метров и получил
отпуск домой. Вернувшись в часть, рассказал: деревьев нет, все фруктовые сами спилили
из–за «зверевского» налога. Трибунал Горьковского военного округа. Ещё и там кричал: «Ах
вы подлецы! Если я враг народа — чего ж вы перед народом не судите, прячетесь?»
Потом — Буреполом и Красная Глинка (тяжёлый режимный лагерь с тоннельными
работами, одна Пятьдесят Восьмая).
Иной, как говорится, и не плотник, да стучать охотник — этот берётся без затруднения.