Page 461 - Архипелаг ГУЛаг

На другого приходится удочку забрасывать по несколько раз: сглатывает наживу. Кто будет
извиваться, что трудно ему собрать точную информацию, тому объясняют: «Давайте какая
есть, мы будем проверять». — «Но если я совсем не уверен?» — «Так что ж — вы истинный
враг?» Да наконец, и честно ему объяснить: «Нам нужно пять процентов правды, остальное
пусть будет ваша фантазия». (Джидин–ские оперы.)
Но иногда выбивается из сил и кум 325 , не берётся добыча ни с третьего, ни с пятого
раза. Это— редко, но бывает. Тогда остаётся куму затянуть запасную петельку: подписку о
неразглашении. Нигде— ни в Конституции, ни в Кодексе— не сказано, что такие подписки
вообще существуют, что мы обязаны их давать, но — мы ко всему привыкли. Как же можно
ещё и тут отказаться? Уж это мы непременно все даём. (А между тем, если бы мы их не
давали, если бы, выйдя за порог, мы тут же бы всем и каждому разглашали свою беседу с
кумом, — вот и развеялась бы бесовская сила Третьего Отдела, на нашей трусости и
держится их секретность и сами они!) И ставится в лагерном деле освобождающая
счастливая пометка: те вербовать»! Это — проба «96» или по крайней мере «84», но мы не
скоро о ней узнаем, если вообще доживём. Мы догадаемся по тому, что схлынет с нас эта
нечисть и никогда больше не будет к нам липнуть.
Однако чаще всего вербовка удаётся. Просто и грубо давят давят так, что ни
отмолиться, ни отлаяться.
И вскоре завербованный приносит донос.
И по доносу чаще всего затягивают на чьей–то шее удавку второго срока.
И получается лагерное стукачество сильнейшей формой лагерной борьбы: «подохни ты
сегодня, а я завтра!»
На воле все полвека или сорок лет стукачество было совершенно безопасным занятием:
никакой ответной угрозы от общества, или разоблачения, ни кары быть не могло.
В лагерях несколько иначе. Читатель помнит, как стукачей разоблачала и ссылала на
Кондостров соловецкая Адмчасть. Потом десятилетиями стукачам было как будто вольготно
и рас–цветно. Но редкими временами и местами сплачивалась группка волевых и
энергичных зэков и в скрытой форме продолжала соловецкую традицию. Иногда прибивали
(убивали) стукача под видом самосуда разъярённой толпы над пойманным вором (самосуд
по лагерным понятиям почти законный). Иногда (1–й ОЛП Вятлага во время войны)
производственные придурки административно списывали со своего объекта самых вредных
стукачей «по деловым соображениям». Тут оперу трудно было помочь. Другие стукачи
понимали и стихали.
Много было в лагерях надежды на приходящих фронтовиков — вот кто за стукачей
возьмётся! Увы, военные пополнения разочаровывали лагерных борцов: вне своей армии эти
вояки, миномётчики и разведчики, совсем скисали, не годились никуда.
Нужны были ещё качания колокольного била, ещё откладки временного метра, пока
откроется на Архипелаге мор на стукачей.

* * *

В этой главе мне не хватает материала. Что–то неохотно рассказывают лагерники, как
их вербовали. Расскажу ж о себе.
Лишь поздним лагерным опытом, наторевший, я оглянулся и понял, как мелко, как
ничтожно я начинал свой срок. В офицерской шкуре привыкнув к незаслуженно высокому
положению среди окружающих, я и в лагере всё лез на какие–то должности и тотчас же
падал с них. И очень держался за эту шкуру— гимнастёрку галифе, шинель, уж так старался
не менять её на защитную лагерную чернедь! В новых условиях я делал ошибку новобранца:

325 Слово «кум», по Далю, означает: «состоящий в духовном родстве, восприемник по крещению». Стало
быть, перенос на лагерного опера— очень меток, вполне в духе языка. Только с усмешкой, обычной для зэков.