Page 515 - Архипелаг ГУЛаг

чем мы догадываемся. А в лагере их— сугубо. Надо же освобождаться! Изобретательство
есть форма побега, не грозящая пулею и побоями.
На разводе и на съёме, с носилками и с киркой, эти служители музы Урании (никакой
другой ближе не подберёшь) морщат лоб и усиленно изобретают что–нибудь такое, что
поразило бы правительство и разожгло его жажду.
Вот Лебедев из Ховринского лагеря, радист. Теперь, когда пришёл ему ответ–отказ,
скрывать больше нечего, и он признаётся мне, что обнаружил эффект отклонения стрелки
компаса под влиянием запаха чеснока. Отсюда он увидел путь модулировать
высокочастотные колебания запахом и таким образом передавать запах на большие
расстояния. Однако правительственные круги не усмотрели в этом проекте военной выгоды
и не заинтересовались. Значит, не выгорело. Или оставайся горбить или придумывай
что–нибудь лучшее.
А иного, правда, очень редко, — вдруг берут куда–то! Сам он не объяснит, не скажет,
чтоб не испортить дела, и никто в лагере не догадывается: почему именно его, куда
поволокли? Один исчезнет навсегда, другого, спустя время, привезут назад. (И тоже не
расскажет теперь, чтоб не смеялись. Или напустит глубокого туману. Это в характере зэков:
рассказами набивать себе цену.)
Но мне, побывавшему на Райских островах, довелось посмотреть и второй конец
провода: куда это приходит и как там читают. Тут я разрешу себе немного позабавить
терпеливого читателя этой невесёлой книги.
Некий Трушляков, в прошлом советский лейтенант, контуженный в Севастополе,
взятый там в плен, протащенный потом через Освенцим и от этого всего как бы немного
тронутый, — сумел из лагеря предложить что–то такое интригующее, что его привезли в
научно–исследовательский институт для заключённых (то есть на шарашку). Тут оказался он
настоящим фонтаном изобретений, и едва начальство отвергало одно — он сейчас же
выдвигал следующее. И хотя ни одного из этих изобретений он не доводил до расчёта, он
был так вдохновенен, многозначителен, так мало говорил и так выразительно смотрел, что не
только не смели заподозрить его в надувательстве, но друг мой, очень серьёзный инженер,
настаивал, что Трушляков по глубине своих идей— Ньютон XX столетия. За всеми идеями
его я, правда, не уследил, но вот поручено было ему разработать и изготовить поглотитель
радара, им же и предложенный. Он потребовал помощи по высшей математике, в качестве
математика к нему прикомандировали меня. Трушляков изложил задачу так:
чтобы не отражать волн радара, самолёт или танк должен иметь покрытие из некоего
многослойного материала (что это за материал, Трушляков мне не сообщил: он ещё сам не
выбрал, либо это был главный авторский секрет). Электромагнитная волна должна потерять
всю свою энергию при многократных преломлениях и отражениях вперёд и назад на
границах этих слоев. Теперь, не зная свойств материала, но пользуясь законами
геометрической оптики и любыми другими доступными мне средствами, я должен был
доказать, что так всё оно и будет, как предсказывал Трушляков, — и ещё выбрать
оптимальное количество слоев.
Разумеется, я ничего не мог поделать. Ничего не сделал и Трушляков. Наш творческий
союз распался.
Вскоре мне как библиотекарю (в начале шарашки я был и библиотекарь) Трушляков
принёс заказ на межбиблиотечный (из Ленинки) абонемент. Без указаний авторов и изданий
там было:
«Что–нибудь из техники межпланетных путешествий».
Так как на дворе был только 1947 год, то почти ничего, кроме Жюля Верна, Ленинская
библиотека ему предложить не могла. (О Циолковском тогда думали мало.) После неудачной
попытки подготовить полёт на Луну Трушляков был сброшен в бездну— в лагеря.
А письма из лагерей всё шли и шли. Я был присоединён (на этот раз в качестве
переводчика) к группе инженеров, разбиравших вороха пришедших из лагерей заявок на
изобретения и на патенты. Переводчик нужен был потому, что многие документы в 1946–47