Page 516 - Архипелаг ГУЛаг

годах приходили на немецком.
Но это не были заявки! И не добровольные то были сочинения. Читать их было больно
и стыдно. Это были вымученные, вытеребленные, выдавленные из немецких военнопленных
странички. Ведь было ясно, что не век удастся держать этих немцев в плену: пусть через три,
через пять лет после войны, но их придётся отпустить пасЪ derHeimat. Так следовало за эти
годы вымотать из них всё, чем они могли быть полезны нашей стране. Хоть в этом бледном
отображении получить патенты, увезенные в западные зоны Германии.
Я легко воображал, как это делалось. Ничего не подозревающим исполнительным
немцам велено сообщить: специальность, где работал, кем работал. Затем не иначе как
оперче–кистская часть вызывала всех инженеров и техников по одному в кабинет. Сперва с
уважительным вниманием (это льстило немцам) их расспрашивали о роде и характере их
довоенной работы в Германии (и они уже начинали думать, не предстоит ли им вместо
лагеря льготная работа). Потом с них брали письменную подписку о неразглашении (а уж
что verboten, того немцы не нарушат). И наконец им выдвигалось жёсткое требование
изложить письменно все интересные особенности их производства и важные технические
новинки, применённые там. С опозданием понимали немцы, в какую ловушку попались,
когда похвастались своим прежним положением! Они не могли теперь не написать ничего —
их грозили за это никогда не отпустить на родину (и по тем годам это выглядело очень
вероятно).
Угрызенные, подавленные, едва водя пером, немцы писали… Лишь то спасало их и
избавляло от выдачи подлинных тайн, что невежественные оперчекисты не могли вникнуть в
суть показаний, а оценивали их по числу страниц. Мы же, разбираясь, почти никогда не
могли выловить ничего существенного: показания были либо противоречивы, либо с
напуском учёного тумана и пропуском самого важного, либо пре–серьёзно толковали о таких
«новинках», которые и дедам нашим были хорошо известны.
Но те заявки, что были на русском языке, — каким же холопством они разили иногда!
Можно опять–таки вообразить, как там, в лагере, в подаренное жалкое воскресенье авторы
этих заявок, тщательно отгородясь от соседей, наверно лгали, что пишут помиловку. Могло
ли хватить их ума предвидеть, что не ленивое сытое Руководство будет читать их
каллиграфию, посланную на высочайшее имя, а такие же простые зэки.
И мы разворачиваем на шестнадцати больших страницах (это в КВЧ он бумагу
выпрашивал) разработаннейшее предложение: 1) «Об использовании инфракрасных лучей
по охране зон заключённых»; 2) «Об использовании фотоэлементов для подсчёта выходящих
сквозь лагерную вахту». И чертежи приводит, сукин сын, и технические пояснения. А
преамбула такая:
«Дорогой Иосиф Виссарионович!
Хотя я за свои преступления осуждён по 58–й статье на долгий тюремный срок, но я и
здесь остаюсь преданным своей родной советской власти и хочу помочь в надёжной охране
лютых врагов народа, окружающих меня. Если я буду вызван из лагеря и получу
необходимые средства, я берусь наладить эту систему».
Вот так «политический»! Трактат обходит наши руки при восклицаниях и лагерном
мате (тут все свои). Один из нас садится писать рецензию: проект технически
малограмотен… проект не учитывает… не предусматривает (а он как раз очень
предусматривает и совсем не плох)… не рентабелен… не надёжен… может привести не к
усилению, а к ослаблению лагерной охраны…
Что тебе снится сегодня, Иуда, на далёком лагпункте? Дышло тебе в глотку, окочурься
там, гад!
А вот пакет из Воркуты. Автор сетует, что у американцев есть атомная бомба, а у
нашей Родины — до сих пор нет. Он пишет, что на Воркуте часто размышляет об этом, что
из–за колючей проволоки ему хочется помочь партии и правительству. А поэтому он
озаглавливает свой проект
РАЯ — Распад Атомного Ядра.