Page 597 - Архипелаг ГУЛаг

пьяного спрашивать?» Затем, чтобы получить новую квартиру, стали относиться к старухе
сносно («нужна ванная, негде мыть престарелую мать! не гонять же её в баню!»). Получив
«под неё» квартиру, набили комнаты сервантами и шифоньерами, а мать загнали в щель
шириною 35 сантиметров между шкафом и стеной — чтоб лежала там и не высовывалась.
Н.Я., живя у сына, рискнул, не спросясь, перевезти туда и мать. Вошёл внук. Бабка
опустилась перед ним на колени: «Вовочка! Ты не прогонишь меня?» Скривился внук:
«Ладно, живи, пока не женюсь». Уместно добавить и о внучке: Надя (Надежда Николаевна
Топникова) за это время закончила истфилфак Ярославского пединститута, вступила в
партию и стала редактором районной газеты в городе Нея Костромской области. Она и
поэтесса, ив 1961 ещё в городе Любиме обосновала своё поведение в стихах:
Уж если драться, так драться. Отец?!.. И его — в шею! Мораль?! Вот придумали люди!
Знать не хочу я об этом! В жизни шагать я буду Только с холодным расчётом!
Но стала от неё парторганизация требовать «нормализовать» отношения с отцом, и она
внезапно стала ему писать. Обрадованный отец ответил всепрощающим письмом, которое
она тотчас же показала в парторганизации. Там поставили галочку. С тех пор только
поздравляет его с великими майскими и ноябрьскими праздниками.
В этой трагедии— семь человек. Вот и капелька нашей воли.
В семьях повоспитаннее не выгоняют пострадавшего родственника в кальсонах на
улицу, но стыдятся его, тяготятся его жёлчным «искажённым» мировоззрением.
И можно перечислять дальше. Можно назвать ещё — Рабскую психологию. Тот же
несчастный Бабич в заявлении прокурору: «я понимаю, что военное время налагало на
органы власти более серьёзные обязанности, чем разбор судебных дел отдельных лиц». И
ещё другое можно.
Но признаем уже и тут: если у Сталина это всё не само получилось, а он это для нас
разработал по пунктам — он таки был гений!

* * *

И вот в этом зловонном сыром мире, где процветали только палачи и самые
отъявленные из предателей; где оставшиеся честные — спивались, ни на что другое не найдя
воли; где тела молодёжи бронзовели, а души подгнивали; где каждую ночь шарила
серо–зелёная рука и кого–то за шиворот тащила в ящик, — в этом мире бродили ослепшие и
потерянные миллионы женщин, от которых мужа, сына или отца оторвали на Архипелаг.
Они были напуганней всех, они боялись зеркальных табличек, кабинетных дверей,
телефонных звонков, дверных стуков, они боялись почтальона, молочницы и
водопроводчика. И каждый, кому они мешали, выгонял их из квартиры, с работы, из города.
Иногда они доверчиво уповали, что «без права переписки» так надо и понимать, а
пройдёт десять лет— и он напишет 389 . Они стояли в притюремных очередях. Они ехали
куда–то за сто километров, откуда, говорят, принимают продуктовые посылки. Иногда они
сами умирали прежде смерти своего арестанта. Иногда по возвращённой посылке —
«адресат умер в лазарете» — узнавали дату смерти. Иногда, как Ольга Чавчавадзе,
добирались до Сибири, везя на могилу мужа щепотку роднойземли, — да только никто уже
не мог указать, под которым же он холмиком, с троими ещё. Иногда, как Зельма Жигур,
писали разносные письма какому–нибудь Ворошилову, забыв, что совесть Ворошилова
умерла задолго до него самого 390 .
А у этих женщин подрастали дети, и для каждого наступало то крайнее время, когда

389 Иногда лагеря без права переписки действительно существовали: не только атомные заводы 1945–49
годов, но, например, Новая Земля; или 29–й пункт Карлага с 1938 года не имел полтора года переписки.

390 Он и своего–то ближайшего адъютанта Лангового не имел смелости оградить от ареста и пыток.