Page 625 - Архипелаг ГУЛаг

А украинцы? Мы давно не говорим — «украинские националисты», мы говорим только
«бандеровцы», и это слово стало у нас настолько ругательным, что никто и не думает
разбираться в сути. (Ещё говорим — «бандиты», по тому усвоенному нами правилу, что все
в мире, кто убивает за нас, — «партизаны», а все, кто убивает нас, — «бандиты», начиная с
тамбовских крестьян 1921 года.)
А суть та, что хотя когда–то, в Киевский период, мы составляли единый народ, но с тех
пор его разорвало, и веками шли врозь и вкось наши жизни, привычки, языки. Так
называемое «воссоединение» было очень трудной, хотя может быть и искренней чьей–то
попыткой вернуться к прежнему братству. Но плохо потратили мы три века с тех пор. Не
было в России таких деятелей, кто б задумался, как свести дородна украинцев и русских, как
сгладить рубец между ними. (А если б не было рубца, так не стали бы весной 1917 года
образовываться украинские комитеты и Рада потом. Впрочем, в Февральскую революцию
они только федерации требовали, никто и не думал отъединяться, этот жестокий раскол лёг
от коммунистических лет.)
Большевики до прихода к власти приняли вопрос без затруднений. В «Правде» 7 июня
1917 Ленин писал, что большевики считают Украину «захватом русских царей и
капиталистов». Он написал это, когда уже существовала Центральная Рада. А 2 ноября 1917
была принята «Декларация прав народов России», — ведь не в шутку же? ведь не в обман
заявили, что имеют право народы России на самоопределение вплоть до отделения?
Полугодом позже советское правительство просило кайзеровскую Германию
посодействовать Советской России в заключении мира и определении точных границ с
Украиной, — и 14 июня 1918 Ленин подписал такой мир с гетманом Скоропадским. Тем
самым он показал, что вполне примирился с отделением Украины от России — даже если
Украина будет при этом монархической!
Но странно. Едва только пали немцы перед Антантой (что не могло иметь влияния на
принципы нашего отношения к Украине!), за ними пал и гетман, а болыпевицких силёнок
оказалось побольше, чему Петлюры, — большевики сейчас же перешли признанную ими
границу и навязали единокровным братьям свою власть. Правда, ещё 15–20 лет потом
усиленно и даже с нажимом играли на украинской лове и внушали братьям, что они
совершенно независимы и могут от нас отделиться когда угодно. Но как только они захотели
это сделать в конце войны, их объявили «бандеровцами», стали ловить, пытать, казнить и
отправлять в лагеря. (А «бандеровцы», как и «петлюровцы», это всё те же украинцы,
которые не хотят чужой власти. Узнав, что Гитлер не несёт им обещанной свободы, они и
против Гитлера воевали всю войну, но мы об этом молчим, это также невыгодно нам, как
Варшавское восстание 1944 года.)
Почему нас так раздражает украинский национализм, желание наших братьев говорить,
и детей воспитывать, и вывески писать на своей мове? Даже Михаил Булгаков (в «Белой
гвардии») поддался здесь неверному чувству. Раз уж мы не слились до конца, раз уж мы
разные в чём–то (довольно того, что это ощущают они, меньшие), — очень горько! но раз уж
это так? раз упущено время, и больше всего упущено в 30–е и 40–е годы, обострено–то
больше всего не при царе, а при коммунистах! — почему нас так раздражает их желание
отделиться? Нам жалко одесских пляжей? черкасских фруктов?
Мне больно писать об этом: украинское и русское соединяются у меня и в крови, и в
сердце, и в мыслях. Но большой опыт дружественного общения с украинцами в лагерях
открыл мне, как у них наболело. Нашему поколению не избежать заплатить за ошибки
старших.
Топнуть ногой и крикнуть «моё!» — самый простой путь. Неизмеримо трудней
произнести: «кто хочет жить— живите!» Как ни удивительно, но не сбылись предсказания
Передового Учения, что национализм увядает. В век атома и кибернетики он почему–то
расцвёл. И подходит время нам, нравится или не нравится, — платить по всем векселям о
самоопределении, о независимости, — самим платить, а не ждать, что будут нас жечь на
кострах, в реках топить и обезглавливать. Великая ли мы нация, мы должны доказать не