Page 633 - Архипелаг ГУЛаг

следили за аккуратной и даже кокетливой пришивкой своих номеров, с подвёрнутыми
краями, мелкими стежками, покрасивее. Извечное холуйство! Мы с друзьями, наоборот,
старались, чтобы номера выглядели на нас как можно более безобразно.)
Режим Особлагов был рассчитан на полную глухость: на то, что отсюда никто никому
не пожалуется, никто никогда не освободится, никто никуда не вырвется. (Ни Освенцим, ни
Катынь не научили хозяев нисколько.) Поэтому ранние Особлаги — это Особлаги с палками.
Чаще не сами надзиратели носили их (у надзирателей были наручники), а доверенные из
зэков— коменданты и бригадиры, но бить могли всласть и с полного одобрения начальства.
В Джезказгане перед разводом становились у двери барака нарядчики с дубинками и
по–старому кричали: «Выходи без последнего!!» (Читатель давно уже понял, почему
последний если и оказывался, то тут же его как бы уже и не было.) 411 Поэтому же
начальство мало огорчалось, если, скажем, зимний этап из Карабаса в Спасск— 200
человек— замёрз по дороге, уцелевшие забили все палаты и проходы санчасти, гнили заживо
с отвратительной вонью, и доктор Колесников ампутировал десятки рук, ног и носов 412 .
Глухость была такая надёжная, что знаменитый начальник режима капитан Воробьёв и его
подручные сперва «наказали» заключённую венгерскую балерину карцером, затем
наручниками, а в наручниках изнасиловали её.
Режим замыслен был неторопливо проникающий в мелочи. Вот, например,
запрещалось иметь чьи–либо фотографии, не только свои (побег!), но и близких. Их
отбирали и уничтожали. Староста женского барака в Спасске, пожилая женщина,
учительница, поставила на столике портретик Чайковского, надзиратель изъял и дал ей трое
суток карцера. «Да ведь это портрет Чайковского!» — «Не знаю кого, но не положено
женщинам в лагере иметь мужские портреты». — В Кенгире разрешено было получать крупу
в посылках (отчего ж не получать?), но так же неукоснительно запрещено было её варить, и,
если зэк пристраивался где–нибудь на двух кирпичах, надзиратель опрокидывал котелок
ногой, а виновного заставлял тушить огонь руками. (Правда, потом построили сарайчик для
варки, но через два месяца печь разрушили и расположили там офицерских свиней и лошадь
опера Беляева.)
Однако, вводя разные режимные новинки, хозяева не забывали и лучшего опыта ИТЛ.
В Озёрлаге капитан Мишин, начальник лагпункта, привязывал отказчиков к саням и так
волок их на работу.
А в общем режим получился настолько удовлетворителен, что прежние исходные
каторжане содержались теперь в Особ–лагах на общих равных основаниях, в общих зонах, и
только отличались другими буквами на номерных нашлёпках. (Ну разве что при нехватке
бараков, как в Спасске, назначали им для жилья сараи и конюшни.)
Так Особлаги, не названные официально каторгой, стали её правопреемником и
наследником, слились с нею.
Но чтобы режим хорошо усваивался арестантами, — надо обосновать его ещё и
правильной работой и правильной едой.
Работа для Особлагов выбиралась тяжелейшая из окружающей местности. Как верно
заметил Чехов: «В обществе и отчасти в литературе установился взгляд, что настоящая самая
тяжкая и самая позорная каторга может быть только в рудниках. Если бы в «Русских
женщинах» Некрасова герой… ловил бы для тюрьмы рыбу или рубил лес, — многие
читатели остались бы неудовлетворёнными». (Только о лесоповале, Антон Павлович, за что
уж так пренебрежительно? Лесоповал— ничего, подходит.) Первые отделения Степлага, с

411 В Спасске в 1949 что–то, однако, хрустнуло. Бригадиров созвали к «штабу» и велели сложить дубинки.
Предложено было впредь обходиться без них.

412 Этот доктор Колесников был из числа «экспертов», незадолго до того подписавших лживые выводы
Катынской комиссии (то есть что не мы убивали там польских офицеров). За это и посажен он был сюда
справедливым Провидением. А за что властью? Чтоб не проболтался. Мавр дальше стал не нужен.