Page 661 - Архипелаг ГУЛаг

же тебя будет очень благодарить. Как может быть такой чудак в лагере десятником? Акцент
у него. Ах, он, оказывается, поляк, зовут его Юрий Венгерский. Ты ещё о нём услышишь.
…Иногда идёшь в колонне, и надо бы чётки в рукавице перебирать или думать над
следующими строфами, — но уж очень занятный окажется с тобой в пятёрке сосед — новое
лицо, бригаду новую послали на ваш объект. Пожилой интеллигентный симпатичный еврей
с выражением умно–насмешливым. Его фамилия Масамед, он кончил университет… какой,
какой? Бухарестский, по кафедре биопсихологии. Такие есть у него между прочим
специальности — физиономист, графолог. А сверх того он — йог и готов хоть завтра начать
с тобой курс хатха–йоги. (Да ведь беда: слишком малые сроки дают нам в этом университете.
Задыхаюсь! нет времени всё охватить!)
Потом я ещё присмотрюсь к нему в зоне рабочей и жилой. Соотечественники
предлагали ему устроиться в контору, он не пошёл: ему важно показать, что и еврей может
отлично работать на общих. И в пятьдесят лет он бесстрашно бьёт киркой. Но, правда, как
истый йог, владеет своим телом: при десяти градусах Цельсия он раздевается и просит
товарищей облить его из брандспойта. Он ест не как все мы—поскорее затолкнуть эту кашу
в рот, а— отвернувшись, сосредоточенно, медленно, маленькими глоточками, специальной
крохотной ложечкой 436 .
…Так бывает на переходе не раз, что сведёшь интересное новое знакомство. Но
вообще–то в колонне не всегда развернёшься: кричит конвой, шипят соседи («из–за вас — и
нас…!»), на работу мы идём вялые, ас работы слишком торопимся, тут ещё ветер
откуда–нибудь в рыло. И вдруг… — ну, уж это случай совсем «нетипичный», как говорят
соцреалисты. Незаурядный какой–то случай.
В крайнем ряду идёт маленький человечек с густой чёрной бородой (в последний раз
арестован с нею и на фотокарточке снят таким, потому и в лагере ему не сбрили). Шагает он
бодро, с сознанием достоинства, и несёт под мышкой перевязанный рулон ватмана. Это—
его рацпредложение или изобретение, новинка какая–то, которой он гордится. Он начертил
её на производстве, носил кому–то показывать в лагерь, теперь опять несёт на работу. И
вдруг злой ветер вырывает рулон из–под его руки и катит от колонны прочь. Естественным
движением Арнольд Раппопорт (читатель его уже знает) делает за рулоном первый шаг,
второй, третий — но рулон катится дальше, между двумя конвоирами, уже за оцепление! —
тут бы Раппопорту и остановиться, ведь «шаг вправо, шаг влево… без предупреждения!», но
он — вот он — ватман! — Раппопорт скачет за ним, согнутый, с протянутыми вперёд
руками, — злой рок уносит его техническую идею! — Арнольд вытянул руки, пальцы как
грабли — варвар! не тронь мои чертежи! Колонна увидела, замялась и сама собою стала.
Автоматы вскинуты, затворы щёлкнули!.. Пока всё типично, но вот тут начинается
нетипичное: не нашлось дурака! никто не стреляет! варвары поняли, что это — не побег!
Даже в замороченные их мозги вошёл понятным этот образ: автор гонится за убегающим
творением. Пробежав ещё шагов пятнадцать за черту конвоя, Раппопорт ловит рулон,
распрямляется и очень довольный возвращается в строй. Возвращается — с того света…
Хотя Раппопорт отхватил гораздо больше средней лагерной нормы (после детского
срока и после десятки была ссылка, а теперь опять десятка), он жив, подвижен, блещет
глазами, а глаза его, хоть и всегда весёлые, но созданы для страдания, очень выразительные
глаза. Он гордится, что годы тюрьмы ничуть его не состарили, не сломили. Впрочем, как
инженер, он всё время работает каким–нибудь производственным придурком и ему можно
бодриться. Он оживлённо относится к своей работе, но ещё сверх того вынашивает творения
для души.
Это— тот раскидистый характер, который всё бы хотел охватить. Когда–то он
подумывал написать вот такую книгу, как у меня сейчас, — всё о лагерях, но так и не
собрался. Над другим его творением мы, его друзья, смеёмся: Арнольд уже не первый год

436 А впрочем— скоро умрёт как простой смертный от простого разрыва сердца.