Page 687 - Архипелаг ГУЛаг

мне твоё «всё»? Почему ты мне раньше не дал то немного, что я просил.
Коле: «Шмон!» Сам стою с ножом у двери. Казашка визжит, дети заплакали. «Скажи
жене — никого не тронем. Нам надо — есть. Мясо — бар?» — «Йок!» — Руками разводит. А
Коля шурует по юрте и уже тащит из клетушки вяленого барана. «Что ж ты врал?!» Тащит
Коля и таз, а в нём— баурсаки— куски теста, проваренные в жиру. Тут я разобрался: на
столе в пиалах стоит кумыс! Выпили с Колей. С каждым глотком просто жизнь
возвращается! Что за напиток! Голова закружилась, но от опьянения как–то легко, силы
прибавляются. Коля во вкус вошёл. Деньги мне протягивает. Оказалось двадцать восемь
рублей. В заначке где–нибудь у него не столько. Барана валим в мешок, в другой сыпем
баурсаки, лепёшки, конфеты какие–то, подушечки грязные. Тащит Коля ещё и миску с
бараньими выжарками. Нож! — вот он–то нам нужен. Ничего стараемся не забыть: ложки
деревянные, соль. Мешок я уношу. Возвращаюсь, беру ведро с водой. Беру одеяло, запасную
уздечку, кнут. (Ворчит, не понравилось: ему же нас догонять.)
«Так вот, — говорю казаху, — учись, запоминай: надо к гостям добрее быть! Мы б тебе
за ведро воды да за десяток ба–урсаков в ноги поклонились. Мы хороших людей не обижаем.
Последние тебе указания: лежи, не шевелись! Мы тут не одни».
Оставляю Колю снаружи у дверей, сам тащу остальную добычу к лошади. Как будто
надо спешить, но я спокойно соображаю. Лошадь повёл к колодцу, напоил. Ей ведь тоже
работка: целую ночь идти перегруженной. Сам у колодца напился. И Коля напился. Тут
подошли гуси. Коля слабость имеет к птице. Говорит: «Прихватим гусей? скрутим
головы?» — «Шуму будет много. Не трать времени». Спустил я стремена, подтянул
подпругу. Сзади седла Жданок положил одеяло и на него сел с колодезного сруба. В руки
взял ведро с водой. Перекинули через лошадь два связанных мешка. Я— в седло. И по
звёздам поехали на восток, чтобы сбить погоню.
Лошадь недовольна, что седоков— двое и чужие, старается извернуться к дому назад,
шеей крутит. Ну, совладали. Пошла ходко. В стороне огоньки. Объехали их. Коля мне
напевает на ухо:
Хорошо в степи скакать, вольным воздухом дышать, Только был бы конь хороший у
ковбоя!
«Я, — говорит, — у него ещё паспорт видел». — «Чего ж не взял? Паспорт всегда
пригодится. Хоть корочку издали показать».
По дороге, не слезая, очень часто пили воду, закусывали. Совсем другой дух! Теперь
бы за ночь отскакать подальше!
Вдруг услышали крики птиц. Озеро. Объезжать — далеко, жалко время терять. Коля
слез и повёл лошадь топкой перемычкой. Прошли. Но кинулись—нет одеяла.
Соскользнуло… Дали след…
Это очень плохо. От казаха во все стороны — много путей, но по найденному одеялу,
если эту точку добавить к юрте казаха— выявится наш путь. Возвращаться, искать? Времени
нет. Да всё равно поймут, что идём на север.
Устроили привал. Лошадь держу за повод. Ели–пили, ели–пили без конца. Воды
осталось — на дне ведра, сами удивляемся.
Курс — норд. Рысью лошадь не тянет, но быстрым шагом, километров по
восемь–десять в час. Если за шесть ночей мы километров полтораста дёрнули — за эту ночь
ещё семьдесят. Если бы зигзагов не делали — уже были б у Иртыша.
Рассвет. А укрытия нет. Поехали ещё. Уже и опасно ехать. Тут увидели глубокую
впадину, вроде ямы. Спустились туда с лошадью, ещё попили и поели. Вдруг— затарахтел
близко мотоцикл. Это плохо, значит—дорога. Надо укрыться надёжней. Вылезли,
осмотрелись. Не так далеко — мёртвый брошенный аул. Направились туда. В трёх стенах
разрушенного дома сгрузились. Спутал лошади передние ноги, пустил пастись.
Но сна в этот день не было: казахом и одеялом дали след.
Вечер. Семь суток. Лошадь пасётся вдали. Пошли за ней — отпрыгивает, вырывается;
схватил Коля за гриву— потащила, упал. Распутала передние ноги— и теперь её уже не