Page 693 - Архипелаг ГУЛаг

даже бритва. И никто их нигде не хватится. Он один, нас двое, жена не в счёт. Я пройду по
его паспорту, Коля переоденется, сойдёт за бабу: маленький, лицо голое, фигуру вылепим. У
них, конечно, найдётся и чемодан—для нашего дорожного вида. И любой шофёр сегодня же
утром подбросит нас до Омска.
Когда не грабили на русских реках? Судьба лихая, какой выход? После того как мы
дали след на реке, — единственный шанс и последний. Жаль работягу лишать добра— но
кто нас жалел? Или кто пожалеет?
Всё это— мгновенно, и у меня и у Жданка в голове. И я только тихо спрашиваю:
«Угм–м?» Ион тихо: «Махмадэра».
Я всё больше сближаюсь и теперь уже тесню их лодку к крутому берегу, к тёмному
лесу, спешу не допустить до поворота реки— там, может быть, лес кончится. Меняю голос
на начальственный и командую:
— Внимание! Мы — опергруппа министерства внутренних дел. Причаливайте к берегу.
Проверка документов!
Гребец бросил вёсла: то ли растерялся, то ли даже обрадовался — не разбойники,
опергруппа.
— Пожалуйста, — окает, — можете здесь, на воде проверить.
— Сказано к берегу — значит, к берегу! И быстро. Подошли. Стали почти борт к борту.
Мы выпрыгнули, он
с трудом лезет через тюки, видим — хромает. Жена проснулась: «Ещё далеко?» Подаёт
парень паспорт. «А военный билет?» — «Я инвалид, по ранению, с учёта снят. Вот тут
справочка…» Вижу— наносу их лодки сверкнуло металлом — топор. Даю Коле знак —
изъять. Коля рванулся слишком резко и схватил топор. Баба завыла, почувствовала. Я
строго: «Это что за крик? Прекратить. Мы беглецов ищем. Преступников. А топор тоже
оружие». Немного успокоилась. Даю команду Коле:
— Лейтенант! Сходите на пост. Там должен быть капитан Воробьёв.
(И звание и фамилия сами пришли на ум, а вот почему: дружок наш — капитан
Воробьёв, беглец, остался сидеть в эки–бастузском БУРе.)
Коля понял: посмотреть наверху, нет ли кого, можно ли действовать. И побежал
наверх. Я пока допрашиваю и присматриваюсь. Задержанный угодливо присвечивает мне
своими спичками. Я прочитываю паспорта и справки. Подходит и возраст— инвалиду нет
сорока. Работал бакенщиком. Теперь продали дом, корову. (Все деньги, конечно, с собой.)
Едут счастья искать. Мало им было дня, поехали ночью.
Случай исключительный, случай редкий, именно потому, что их нигде не хватятся. Но
что мы хотим? Нужны нам их жизни? Нет, я не убивал людей и не хочу. Следователя или
опера, когда они истязают меня, — да, но не может подняться рука на простых работяг.
Взять их деньги? Только очень немного. Ну, как немного? На два билета до Москвы. И на
питание. Да ещё кое–что из барахла. Это их не разорит. А если не взять их документов и
лодки не взять— и договориться, чтоб не заявляли? Трудно поверить? Да и как же нам без
документов?
А если возьмём у них документы — им ничего не останется, как заявить. А чтоб они не
заявили— надо их тут связать. Так связать, чтоб у нас было суток двое–трое в запасе.
Но тогда попросту значит… ?
Вернулся Коля, дал знак, что наверху порядок. Он ждёт от меня «махмадэра»! Что
делать?
Рабский каторжный Экибастуз встаёт перед глазами. И туда— возвращаться?..
Неужели же не имеем права… ?
И вдруг — вдруг что–то очень лёгкое коснулось моих ног. Я посмотрел: что–то
маленькое, белое. Наклонился, вижу: это белый котёнок. Он выпрыгнул из лодки, хвостик у
него задран стебельком, он мурлычет и трётся о мои ноги. Он не знает моих мыслей.
И от этого котячьего прикосновения я почувствовал, что воля моя надломилась.
Натянутая двадцать суток от самого подлаза под проволоку— как будто лопнула. Я