Page 695 - Архипелаг ГУЛаг

судьба решалась, а ты пожалел. Теперь пропадём».
Он прав. Сейчас это кажется таким бессмысленным: нет бритвы, нет денег, а было у
нас и то и другое в руках— мы не взяли. Надо было столько лет рваться в побег, столько
хитрости проявлять, лезть под проволокой и ждать заряда в спину, шесть дней не пить воды,
две недели пересекать пустыню — и не взять того, что было в руках! Как войти в Омск
небритому? На что поедем из Омска дальше?..
Лежим день в стогу сена. Спать не можем конечно. Часов в пять вечера Жданок
говорит: «Пойдём сейчас, осмотримся при свете». Я: «Ни за что!» Он: «Да скоро уже как
месяц пройдёт! Ты — перестраховщик! Вот вылезу, пойду один». Угрожаю: «Смотри, и на
тебя нож!» Но конечно, я ж его не пырну.
Стих, лежит. Вдруг вывалился из стога и пошёл. Что делать? Так и расстаться?
Спрыгнул и я, пошёл за ним. Идём прямо при свете, по дороге вдоль Иртыша. Сели за стог,
обсуждаем: если кто теперь встретится, его уже нельзя отпускать до темноты, чтоб не
заложил. Коля неосторожно выбежал— пуста ли дорога? — и тут его заметил парень.
Пришлось его звать: «Подходи, дружок, закурим с горя!» — «Какое ж у вас горе?» — «Да
вот поехали с шурином в отпуск на лодке, я сам из Омска, а он с павлодарского
судоремонтного, слесарь, — так ночью лодка снялась и ушла, осталось вот, что на берегу
было. А ты кто?» — «Я бакенщик». — «Нигде нашей лодки не видел? Может в
камышах?» — «Нет». — «А где твой пост?» — «Да вон», — показывает на домик. — «Ну
зайдём к тебе, мы мясца сварим. Да побреемся».
Идём. Так, оказывается, тот домик— ещё другого бакенщика, соседа, а нашего метров
триста дальше. Опять не один. Только вошли в дом — и сосед едет к нам на велосипеде с
охотничьим ружьём. Косится намою щетину, расспрашивает о жизни в Омске. Меня,
каторжанина, расспрашивать о жизни на воле! Что–то плету наугад, в основном — что с
жильём плохо, с продуктами плохо, с промтоварами плохо, в этом, пожалуй, не ошибёшься.
Он кривится, возражает, оказывается— партийный. Коля варит суп, надо нам наесться впрок,
может до Омска уже не придётся.
Томительное время до темноты. Ни того ни другого нельзя отпускать. А если третий
придёт? Но вот оба собираются ехать ставить огни. Предлагаем свою помощь. Партийный
отказывается: «Я всего два огня поставлю и в село мне надо, к семье хворост повезу. Да я
ещё сюда заеду». Даю Коле знак— глаз не спускать с партийного, чуть что — в кусты.
Показываю место встречи. Сам еду с нашим. С лодки оглядываю расположение местности,
расспрашиваю, докуда сколько километров. Возвращаемся с соседом одновременно. Это
успокаивает: заложить нас тот ещё не успел. Вскоре он действительно подъехал к нам на
своём возу с хворостом. Но дальше не едет, сел колин суп пробовать. Не уходит. Ну что
делать? Прихватывать двоих? Одного в погреб, другого к койке?.. У обоих документы, у того
велосипед с ружьём? Вот жизнь беглеца — тебе мало простого гостеприимства, ты должен
ещё отнимать силой…
Вдруг— скрип уключин. Смотрю в окно — в лодке трое, это уже пятеро на двоих. Мой
хозяин выходит, тут же возвращается за бидонами. Говорит: «Старшина керосин привёз.
Странно, что сам приехал, сегодня ж воскресенье».
Воскресенье! Мы забыли считать на дни недели, для нас они различались не тем. В
воскресенье вечером мы и бежали. Значит, ровно три недели побега! Что там в лагере?..
Псарня уже отчаялась нас схватить. За три недели, если бы мы рванули на машине, мы б уже
давно могли устроиться где–нибудь в Карелии, в Белоруссии, паспорт иметь, работать. А при
удаче— и ещё западней… И как же обидно сдаться теперь, после трёх недель!
«Ну что, Коля, нарубались, — теперь поправиться надо с чувством?» Выходим в кусты
и оттуда следим: наш хозяин берёт керосин у пришедшей лодки, туда же подошёл и
партийный сосед. О чём–то говорят, но нам не слышно.
Уехали. Колю скорей отправляю домой, чтоб не дать бакенщикам наедине о нас
говорить. Сам тихо иду к лодке хозяина. Чтоб не греметь цепью — тужусь и вытаскиваю
самый кол. Рассчитываю время: если старшина бакенщиков поехал о нас докладывать, ему