Page 696 - Архипелаг ГУЛаг

семь километров до села, значит, минут сорок. Если в селе краснопогонники, им собраться
сюда и на машине— ещё минут пятнадцать.
Иду в дом. Сосед всё не уходит, разговорами занимает. Очень странно. Значит, брать
придётся их двоих сразу. «Ну что, Коля, пойдём перед сном помоемся?» (договориться надо).
Только вышли — ив тишине слышим топот сапог. Нагибаемся и на светловатом небе (луна
ещё не взошла) видим, как мимо кустов цепью бегут люди, окружают домик.
Шепчу Коле: «К лодке!» Бегу к реке, с обрыва скатываюсь, падаю и вот уже у лодки.
Счёт жизни — на секунды, — а Коли нет! Ну куда, куда делся? И бросить его не могу.
Наконец вдоль берега прямо на меня бежит в темноте. «Коля, ты?» Пламя! Выстрел в
упор! Я каскадным прыжком (руки вперёд) прыгаю в лодку. С обрыва — автоматные
очереди. Кричат: «Кончили одного». Наклоняются: «Ранен?» Стону. Вытаскивают, ведут.
Хромаю (если покалечен — меньше будут бить). В темноте незаметно выбрасываю в траву
два ножа.
Наверху краснопогонники спрашивают фамилию. «Столяров». (Может, ещё
как–нибудь выкручусь. Так не хочется называть свою фамилию, ведь это — конец воли.)
Бьют по лицу: «Фамилия!» — «Столяров». Затаскивают в избу, раздевают до пояса, руки
стягивают проводом назад, он врезается. Упирают штыки в живот. Из–под одного сбегает
струйка крови. Милиционер, старший лейтенант Саботажников, который меня взял, тычет
наганом в лицо, вижу взведенный курок. «Фамилия!» Ну, бесполезно сопротивляться.
Называю. «Где второй?» Трясёт наганом, штыки врезаются глубже: «Где второй?» Радуюсь
за Колю и твержу: «Были вместе, убит наверно».
Пришёл опер с голубой окантовочкой, казах. Толкнул меня связанного на кровать и
полулежачего стал равномерно бить по лицу— правой рукой, левой, правой, левой, как
плывёт. От каждого удара голова ударяется в стену. «Где оружие?» — «Какое оружие?» —
«У вас было ружьё, ночью вас видели». Это— тот ночной охотник, тоже продал… «Да
лопата была, а не ружьё!» Не верит, бьёт. Вдруг легко стало— это я потерял сознание. Когда
вернулось: «Ну смотри, если кого из наших ранят — тебя на месте прикончим!»
(Они как чувствовали — у Коли действительно оказалось ружьё! Выяснилось потом:
когда я сказал Коле: «К лодке!» — он побежал в другую сторону, в кусты. Объяснял, что не
понял… Да нет, он весь день порывался отделиться, вот и отделился. И велосипед он
запомнил. По выстрелам он бросился подальше от реки и пополз назад, откуда мы сюда
пришли. Уже как следует стемнело, и, пока вся свора толпилась вокруг меня, он встал во
весь рост и побежал. Бежал и плакал — думал, что меня убили. Так добежал он до того
второго домика, соседа. Выбил ногой окно, стал искать ружьё. Нашёл его ощупью на стене, и
сумку с патронами. Зарядил. Мысль, говорит, была такая: «Отомстить? Пойти по ним
пострелять за Жору?» Но раздумал. Нашёл велосипед, нашёл топор. Изнутри разрубил дверь,
наложил в сумку соли (самое важное показалось или соображать некогда) — и поехал сперва
просёлком, потом через село, прямо мимо солдат. Им и невдомёк.)
А меня связанного положили в телегу, двое солдат сели на меня сверху и повезли так в
совхоз, километра за два. Тут телефон, по которому лесник (он был в лодке со старшиной
бакенщиков) вызвал по телефону краснопогонников, — потому так быстро и прибыли они,
что по телефону, я–то не рассчитал.
С этим лесником здесь произошла сценка, о которой рассказывать как будто неприятно,
а для пойманного характерная: мне нужно было оправиться по–лёгкому а ведь кто–то
должен помогать мне при этом, очень интимно помогать, потому что мои руки скручены
назад. Чтоб автоматчикам не унижаться, — леснику и велели выйти со мной. В темноте
отошли немного от автоматчиков, ион, ассистируя, попросил у меня прощения за
предательство. «Должность у меня такая. Яне мог иначе».
Я не ответил. Кто это рассудит? Предавали нас и с должностями и без должностей. Все
предавали нас по пути, кроме того седогривого древнего старика.
В избе при большой дороге я сижу до пояса раздетый, связанный. Очень хочу пить, не
дают. Краснопогонники смотрят зверьми, каждый улучает прикладом толкнуть. Но здесь уже