Page 703 - Архипелаг ГУЛаг

Но костёр его и выдал. Раз увидел Степан, что к нему скачет всадник в большом рыжем
малахае, он едва успел прикрыть свой шашлык караганником, чтобы казах не понял, какого
разбора тут еда. Казах подъехал, спросил, кто такой и откуда. Степан объяснил, что работал
на марганцевом руднике в Джездах (там работали и вольные), а идёт в совхоз, где жена его,
километров полтораста отсюда. Казах спросил, как называется тот совхоз. Степан выбрал
самое вероятное: «имени Сталина».
Сын степей! И скакал бы ты своей дорогой! Чем помешал тебе этот бедняга? Нет!
Казах грозно сказал: «Твой на тур–ма сидел! Идём со мной!» Степан выругался и пошёл
своей дорогой. Казах ехал рядом, приказывал идти за ним. Потом отскакивал, махал, звал
своих. Но степь была пустынна. Сын степей! Ну и покинул бы ты его — ты видишь, с голой
палкой он идёт по степи на сотни вёрст, без еды, ведь он и так погибнет. Или тебе нужен
килограмм чаю?
За эту неделю, живя наравне со зверьми, Степан уже привык к шорохам и свистам
пустыни. И вдруг он учуял в воздухе новый свист и не сообразил, а нутром животного
ощутил опасность — отпрыгнул в сторону. Это спасло его! — оказалось, казах забросил
аркан, но Степан увернулся из кольца.
Охота на двуногого! Человек или килограмм чая! Казах с ругательством выбрал назад
аркан, Степан пошёл дальше, соображая и стараясь теперь не упускать казаха из виду. Тот
подъехал ближе, приготовил аркан ненова метнул. И только метнул— Степан рванулся к
нему и ударом палки по голове сбил с лошади. (Сил–то у него было чуть, но тут шло на
смерть.) «Получай калым, бабай!» — не давая взнику, стал его бить Степан со всей злостью,
как животное рвёт клыками другое. Но, увидя кровь, остановился. Взял у казаха и аркан, и
кнут и взобрался на лошадь. А на лошади была ещё котомка с продуктами.
Побег его длился ещё долго— ещё недели две, но строго везде избегал Степан главных
врагов— людей, соотечественников. Уже он расстался и с лошадью и переплывал какую–то
реку (а плавать он не умел — и делал плот из тростника, чего тоже, конечно, неумел), и
охотился, йот какого–то крупного зверя, вроде медведя, уходил в темноте. И однажды так
был измучен жаждой, голодом, усталостью, желанием горячего, что решился зайти в
одинокую юрту и попросить чего–нибудь. Перед юртой был дворик с саманным забором, и
слишком поздно, уже подходя к забору, Степан увидел там двух оседланных лошадей и
выходящего ему навстречу молодого казаха в гимнастёрке, с орденами, в галифе. Бежать
было упущено, Степан понял, что погиб. А казах этот выходил до ветру. Он был сильно пьян
и обрадовался Степану, как бы не замечая его изодранного, уже не человеческого вида.
«Заходи, заходи, гость будешь!» В юрте сидел старик–отец и ещё такой же молодой казах с
орденами — их было два брата, бывших фронтовика, сейчас каких–то крупных людей в
Алма–Ате, приехавших почтить отца (из колхоза они взяли две лошади и на них прискакали
в юрту). Эти ребята отпробовали войну и потому были людьми, а ещё они были очень пьяны,
и пьяное благодушие распирало их (то самое благодушие, которое брался искоренить, да так
до конца и не искоренил Великий Сталин). И для них радость была, что к пиру прибавился
ещё один человек, хоть и простой рабочий с рудника, идущий в Орск, где жена вот–вот
должна рожать. Они не спрашивали у него документов, а поили, кормили и уложили спать.
Вот и такое бывает… (Всегда ли пьянство враг человека? А когда открывает в нём лучшее?)
Степан проснулся прежде хозяев; опасаясь всё же ловушки, вышел. Нет, обе лошади
стояли как стояли, и на одной из них он мог бы сейчас ускакать. Но и он не мог обидеть
хороших людей — и ушёл пешком.
Ещё несколько дней он шёл, уже стали встречаться автомашины. От них он всякий раз
успевал убежать в сторону. И вот дошёл до железной дороги и, пройдя вдоль неё, той же
ночью подошёл к станции Орск. Оставалось — сесть на поезд! Он победил! Он совершил
чудо — с самодельным ножом и палкой пересек обширную пустыню в одиночку— и вот был
у цели.
Но при свете фонарей он увидел, что по станционным путям расхаживают солдаты.
Тогда он пошёл пешком вдоль железной дороги по просёлочной. Он не стал прятаться и