Page 704 - Архипелаг ГУЛаг

утром: ведь он был уже в России, на родине! Навстречу пылила машина, и первый раз
Степан не побежал от неё. Из этой первой родной машины выпрыгнул родной милиционер:
«Кто такой? Покажи документы». Степан объяснил— тракторист, ищет работу. Тут случился
и председатель колхоза: «Оставь его, мне трактористы во нужны! У кого в деревне
документы!»
День ездили, торговались, выпивали и закусывали, но перед сумерками Степан не
выдержал и побежал к лесу, до которого было метров двести. Милиционер же
спроворился — выстрел! второй! Пришлось остановиться. Связали.
Вероятно, след его был потерян и считали погибшим, а солдаты в Орске поджидали
совсем не его, потому что милиционер был к тому, чтоб отпустить, а в районном МВД перед
ним поначалу очень рассыпались — давали чай с бутербродами, курить «Казбек»,
допрашивал его сам начальник (чёрт их знает, этих шпионов, завтра в Москву повезут, ещё
пожалуется) и только на «вы». «Где же ваш радиопередатчик? Вы какой разведкой сюда
заброшены?» — «Разведкой?» — удивлялся Степан. — Я в геологоразведке не работал, я
больше на шахтах».
Но побег этот кончился хуже, чем бутербродами, и хуже даже, чем поимкой тела. По
возвращении в лагерь его били долго и беспощадно. И, всем измученный и надломленный,
Степан упал ниже прежнего своего состояния: он дал подписку кенгирскому оперу Беляеву
помогать выявлять беглецов. Он стал как утка–манок. Весь этот побег он в кенгирской
тюрьме подробно рассказывал одному, другому сокамернику, ожидая отзыва. И если отзыв
был, проявлялся порыв повторить, — Степан докладывал куму.
Те черты жестокости, которые проступают в каждом трудном побеге, густо набухли в
бестолковом и кровавом побеге — тоже из Джезказгана, тоже летом 1951 года.
Шесть беглецов, начиная ночной побег из шахты, убили седьмого, которого они
считали стукачом. Затем через шурф они поднялись в степь. Эти шестеро заключённых были
люди очень разной масти, так что сразу же не захотели вместе и идти. Это было бы
правильно, если бы был умный план.
Но один из них пошёл сразу в посёлок вольных, тут же, около лагеря, и постучался в
окно своей знакомки. Он не прятаться думал у неё, не пережидать под полом или на чердаке
(это было бы очень умно), а провести с ней короткое сладкое время (мы сразу узнаём
контуры блатного). Он прогужевал–ся у неё ночь и день, а на следующий вечер надел
костюм её бывшего мужа и пошёл вместе с ней в клуб, в кино. Лагерные надзиратели,
бывшие там, опознали его и тут же покрутили.
Двое других, грузины, легкомысленно и самоуверенно пошли на станцию и поездом
поехали в Караганду. Но от Джезказгана, кроме пастушьих троп и троп беглецов, нет
никаких других путей ко внешнему миру, как именно на Караганду и именно поездом. И
вдоль дороги этой — лагеря, а на каждой станции— оперпосты. Так, не доехав до
Караганды, оба тоже были покручены.
Трое остальных пошли на юго–запад — самой трудной дорогой. Здесь нет людей, но
нет и воды. Пожилой украинец Прокопенко, бывший фронтовик, имевший карту, убедил их
избрать этот путь и сказал, что воду он им найдёт. Товарищи его были — приблатнённый
крымский татарин и плюгавый ссученный вор. Они прошли без воды и еды четверо суток.
Не вынося дальше, татарин и вор сказали Прокопенко: «Решили мы тебя кончать». Он не
понял: «Как это, братцы? Хотите разойтись?» — «Нет, кончать тебя. Всем не дойти».
Прокопенко стал их умолять. Он распорол кепку, вынул оттуда фотографию жены с детьми,
надеясь их растрогать. «Братцы! Братцы! Вместе же за свободой пошли! Я вас выведу! Скоро
должен быть колодец! Обязательно будет вода! Потерпите! Пощадите!»
Но они закололи его, надеясь напиться кровью. Перерезали ему вены, — а кровь не
пошла, свернулась тут же!..
Тоже кадр. Двое в степи над третьим. Кровь не пошла…
Поглядывая друг на друга волками, потому что теперь кто–то должен был лечь из них,
они пошли дальше — туда, куда показывал им «батя», ичерез два часа нашли там колодец!..