Page 700 - Архипелаг ГУЛаг

разницу!
Только один был грозный поворот в следствии — когда пообещали судить нас как
экономических подрывников. Это невинное слово было опаснее избитых «саботажник,
бандит, разбойник, вор». Этим словом допускали смертную казнь, введенную за год перед
тем.
Подрывники же мы были потому, что подорвали экономику народного государства.
Как разъяснили нам следователи, потрачено было на поимку 102 тысячи рублей; несколько
дней стояли иные рабочие объекты (заключённых не выводили, потому что их конвой был
снят на погоню); 23 автомашины с солдатами днём и ночью ездили по степям и за три недели
истратили годовой лимит бензина; опергруппы были высланы во все ближайшие города и
посёлки; был объявлен всесоюзный розыск и по стране разослано 400 моих фотографий и
400 колиных.
Мы перечёт этот весь выслушали с гордостью…
Итак, сроку нам дали по двадцать пять. Когда читатель возьмёт эту книгу в руки, —
ещё, наверно, те наши сроки не кончатся…
Пока читатель эту книгу в руки возьмёт, а Георгий Павлович Тэнно— атлет и даже
теоретик атлетизма— умер 22 октября 1967 года от внезапно налетевшего рака. Его
постельной жизни едва хватило, чтобы прочесть эти главы и уже немеющими пальцами
выправить их. Не так представлял он и обещал друзьям свою смерть! Как когда–то при плане
побега, так зажигался он от мысли умереть в бою. Он говорил, что, умирая, непременно
уведёт за собой десяток убийц, и первого среди них— Вячика Карзубого (Молотова), и ещё
непременно — Хвата (следователя по делу Вавилова). Это— не убить, это— казнить, раз
государственный закон охраняет убийц. «После первых твоих выстрелов жизнь твоя уже
окуплена, — говорит Тэнно, — и ты радостно даёшь сверх плана». Но настигла болезнь
внезапно, не дав поискать оружия и мгновенно отобрав силы. (Да и — мог ли он убить? Не
так ли бы, как с белым котёнком?) Уже больной, разносил Тэнно мои письма Съезду
писателей по разным ящикам Москвы. Он пожелал похорониться в Эстонии. Пастор тоже
был старый узник— и гитлеровских, и сталинских лагерей.
А Молотов остался безопасно перелистывать старые газеты и писать свои мемуары
палача. А Хват— спокойно тратить пенсию в 41–м доме по улице Горького.
А ещё после побега Тэнно — на год разогнали (за злополучный скетч) художественную
самодеятельность КВЧ.
Потому что культура— это хорошо. Но должна служить культура угнетению, а не
свободе.

Глава 8. ПОБЕГИ С МОРАЛЬЮ И ПОБЕГИ С ИНЖЕНЕРИЕЙ

На побеги из ИТЛ, если они не были куда–нибудь в Вену или через Берингов пролив,
вершители ГУЛАГа и инструкции ГУЛАГа смотрели, видимо, примирённо. Они понимали
их как явление стихийное, как бесхозяйственность, неизбежную в слишком обширном
хозяйстве, — подобно падежу скота, утоплению древесины, кирпичному половняку вместо
целого.
Не так было в Особлагах. Выполняя особую волю Отца Народов, лагеря эти оснастили
многократно усиленной охраной и усиленным же вооружением на уровне современной
мотопехоты (те самые контингенты, которые не должны разоружаться при самом всеобщем
разоружении). Здесь уже не содержали социально–близких, от побега которых нет большого
убытка. Здесь уже не осталось отговорок, что стрелков мало или вооружение устарело. При
самом основании Особлагов было заложено в их инструкциях, что побегов из этих лагерей
вообще быть не может, ибо всякий побег здешнего арестанта— всё равно что переход
госграницы крупным шпионом, это политическое пятно на администрации лагеря и на
командовании конвойными войсками.
Но именно с этого момента Пятьдесят Восьмая стала получать сплошь уже не десятки,