Page 701 - Архипелаг ГУЛаг

а четвертные, то есть потолок Уголовного кодекса. Так бессмысленное равномерное
ужесточение в самом себе несло и свою слабость: как убийцы ничем не удерживались от
новых убийств (всякий раз их десятка лишь чуть обновлялась), так теперь и политические не
удерживались больше Уголовным кодексом от побега.
И людей–то погнали в эти лагеря не тех— рассуждавших, как в свете
Единственно–Верной Теории оправдать произвол лагерного начальства, а крепких здоровых
ребят, проползавших всю войну, у которых пальцы ещё не разогнулись как следует после
гранат. Георгий Тэнно, Иван Воробьёв, Василий Брюхин, их товарищи и многие подобные
им в других лагерях оказались и безоружные достойны мотопехотной техники нового
регулярного конвоя.
И хотя побегов в Особлагерях было по числу меньше, чем в ИТЛ (да Особлаги стояли и
меньше лет), но эти побеги были жёстче, тяжче, необратимей, безнадёжней— и потому
славней.
Рассказы о них помогают нам разобраться, — уж так ли народ наш был терпелив эти
годы, уж так ли покорен. Вот несколько.
Один был на год раньше побега Тэнно и послужил ему образцом. В сентябре 1949 из
1–го отделения Степлага (Рудник, Джезказган) бежали два каторжанина — Григорий Кудла,
кряжистый, степенный, рассудительный старик, украинец (но когда подпекало, нрав был
запорожский, боялись его и блатные), и Иван Душечкин, тихий белорус, лет тридцати пяти.
На шахте, где они работали, они нашли в старой выработке заделанный шурф, кончавшийся
наверху решёткой. Эту решётку они в свои ночные смены расшатывали, а тем временем
сносили в шурф сухари, ножи, грелку, украденную из санчасти. В ночь побега, спустясь в
шахту, они порознь заявили бригадиру, что нездоровится, не могут работать и полежат.
Ночью под землёй надзирателей нет, бригадир — вся власть, но гнуть он должен помягче,
потому что и его могут найти с проломленной головой. Беглецы налили воду в грелку, взяли
свои запасы и ушли в шурф. Выломали решётку и поползли. Выход оказался близко от
вышек, но за зоной. Ушли незамеченными.
Из Джезказгана они взяли по пустыне на северо–запад. Днём лежали, шли по ночам.
Вода нигде не попалась им, и через неделю Душечкин уже не хотел вставать, Кудла поднял
его надеждой, что впереди холмы, за ними может быть вода. Дотащились, но там во
впадинах оказалась грязь, а не вода. И Душечкин сказал: «Я всё равно не пойду. Ты —
запори меня, а кровь мою выпей».
Моралисты! Какое решение правильно? У Кудлы тоже круги перед глазами. Ведь
Душечкин умрёт, — зачем погибать и Кудле?.. А если вскоре он найдет воду, — какой
потом всю жизнь будет вспоминать Душечкина?.. Кудла решил: ещё пойду вперёд, если до
утра вернусь без воды, — освобожу его от мук, не погибать двоим. Кудла поплёлся к сопке,
увидел расщелину и, как в самых невероятных романах, — воду в ней! Кудла скатился
ивприпадку пил, пил! (Только уж утром рассмотрел в ней головастиков и водоросли.) С
полной грелкой он вернулся кДушечкину: «Я тебе воду принес, воду!» Душечкин не верил,
пил — и не верил (за эти часы ему уже виделось, что он пил её…). Дотащились до той
расселины и остались там пить.
После питья подступил голод. Но в следующую ночь они перевалили через какой–то
хребет и спустились в обетованную долину: река, трава, кусты, лошади, жизнь. С темнотой
Кудла подкрался к лошадям и одну из них убил. Они пили её кровь прямо из ран.
(Сторонникимира\ Вы в тот год шумно заседали в Вене или Стокгольме, а коктейли пили
через соломинки. Вам не приходило в голову, что соотечественники стихослагателя
Тихонова и журналиста Эренбурга высасывают трупы лошадей? Они не объяснили вам, что
по–советски так понимается мир?)
Мясо лошади они пекли на кострах, ели долго и шли. Амангельды наТургае обошли
вокруг, но на большой дороге казахи с попутного грузовика требовали у них документы,
угрожали сдать в милицию.
Дальше они часто встречали ручейки и озёра. Ещё Кудла поймал и зарезал барана. Уже