Page 716 - Архипелаг ГУЛаг

наблюдение оперов и замполитов. Наушничество, доносы. На самих стрелков заводимые
дела… Разделённые частоколом и колючей проволокой, люди в бушлатах и люди в шинелях
были равно заключёнными — одни на двадцать пять лет, другие натри года».
Это— выражено сильно, что стрелки тоже как бы посажены, только не военным
трибуналом, а военным комиссариатом. Норавно–το, равно–то нет! — потому
что люди в шинелях отлично секли автоматами по людям в бушлатах, и даже по толпам, как
мы увидим скоро.
Разъясняет ещё Владилен:
«Ребята были разные. Были ограниченные служаки, слепо ненавидевшие зэ–ка. Кстати,
очень ревностными были новобранцы из национальных меньшинств — башкиры, буряты,
якуты. Потом были равнодушные — этих больше всего. Несли службу тихо и безропотно.
Больше всего любили отрывной календарь и час, когда привозят почту. И наконец, были
хорошие хлопцы, сочувствующие зэ–ка как людям, попавшим в беду. И большинство нас
понимало, что служба наша в народе непопулярна. Когда ездили в отпуск — формы не
носили».
А лучше всего свою мысль Владилен защитит собственной историей. Хотя уж
таких–то, как он, и вовсе были единицы.
Его пропустили в конвойные войска по недосмотру ленивой спецчасти. Его отчим,
старый профсоюзный работник Войнино, был арестован в 1937, мать за это исключена из
партии. Отец же, комбриг ВЧК, член партии с 17–го года, поспешил отречься и от бывшей
жены, и заодно от сына (он сохранил так партбилет, но ромб НКВД всё–таки потерял) 448 .
Мать смывала свою запятнанность донорской кровью во время войны. (Ничего, кровь её
брали и партийные, и беспартийные.) Мальчик «синие фуражки ненавидел с детства, а тут
самому надели на голову… Слишком ярко врезалась в младенческую память страшная ночь,
когда люди в отцовской форме бесцеремонно рылись в моей детской кровати».
«Я не был хорошим конвойным: вступал в беседы с зэками, исполнял их поручения.
Оставлял винтовку у костра, ходил купить им в ларьке или бросить письма. Думаю, что на
ОЛПах Промежуточная, Мысакорт, Парма ещё вспоминали стрелка Володю. Бригадир зэ–ка
как–то сказал мне: «Смотри на людей, слушай их горе, тогда поймёшь…» А я и так в каждом
из политических видел деда, дядю, тётю… Командиров своих я просто ненавидел. Роптал,
возмущался, говорил стрелкам — «вот настоящие враги народа!» За это, за прямое
неподчинение («саботаж»), за связь с зэ–ка меня отдали под следствие… Долговязый
Самутин… хлестал меня по щекам, бил пресс–папье по пальцам— зато, что я не подписывал
признания о письмах зэ–ка. Быть бы этой глисте в жмуриках, у меня второй разряд по боксу,
я крестился двухпудовой гирей, — но два надзирател повисли на руках… Однако
следствию было не до меня: такое шатание–топтание пошло в 53–м году по МВД. Срока мне
не дали, дали волчий билет— статья 47–Г: «уволен из органов МВД за крайнюю
недисциплинированность и грубые нарушения устава МВД». И с гауптвахты дивизиона—
избитого, измороженного, выбросили ехать домой… Освободившийся бригадир Арсен
ухаживал за мной в дороге».
А вообразим, что захотел бы проявить снисходительность к заключённым офицер
конвоя. Ведь он мог бы сделать это только при солдатах и через солдат. А значит, при общей
озлобленности, ему было бы и невозможно это, дай «неловко». Дай кто–нибудь на него бы
тотчас донёс.
Система!

Глава 10. КОГДА В ЗОНЕ ПЫЛАЕТ ЗЕМЛЯ

448 Хотя мы ко всему давно привыкли, но иногда и удивишься: арестован второй муж покинутой жены— и
поэтому надо отречься от четырёхлетнего сына? И это — для комбрига ВЧК?