Page 717 - Архипелаг ГУЛаг

Нет, не тому приходится удивляться, что мятежей и восстаний не было в лагерях, а
тому, что они всё–таки были.
Как всё нежелательное в нашей истории, то есть три четверти истинно
происходившего, и мятежи эти так аккуратно вырезаны, швом обшиты и зализаны,
участники их уничтожены, дальние свидетели перепуганы, донесения подавителей сожжены
или скрыты за двадцатью стенками сейфов, — что восстания эти уже сейчас обратились в
миф, когда прошло от одних пятнадцать лет, от других только десять. (Удивляться ли, что
говорят: ни Христа не было, ни Будды, ни Магомета. Там — тысячелетия…)
Когда это не будет уже никого из живущих волновать, историки допущены будут к
остаткам бумаг, археологи копнут где–то лопатой, что–то сожгут в лаборатории, — и
прояснятся даты, места, контуры этих восстаний и фамилии главарей.
Тут будут и самые ранние вспышки, вроде ретюнинской — в январе 1942 года на
командировке Ош–Курье близ Усть–Усы. Говорят, Ретюнин был вольнонаёмный, чуть ли не
начальник этой командировки. Он кликнул клич Пятьдесят Восьмой и социально–вредным
(7–35), собрал пару сотен добровольцев, они разоружили конвой из
бытовиков–самоохранников и с лошадьми ушли в леса, партизанить. Их перебили
постепенно. Ещё весной 1945 сажали по «ретюнинскому делу» совсем и непричастных.
Может быть, в то время узнаем мы—нет, уже не мы — о легендарном восстании 1948
года на 501–й стройке— на строительстве железной дороги Сивая Маска—Салехард.
Легендарно оно потому, что все в лагерях о нём шепчут и никто толком не знает. Легендарно
потому, что вспыхнуло не в Особых лагерях, где к этому сложилось настроение и почва, — а
в ИТЛовских, где люди разъединены стукачами, раздавлены блатными, где оплёвано даже
право их быть политическими и где даже в голову не могло поместиться, что возможен
мятеж заключённых.
По слухам, всё сделали бывшие (недавние!) военные. Это иначе и быть не могло. Без
них Пятьдесят Восьмая была обескровленное обезверенное стадо. Но эти ребята (почти
никто не старше тридцати), офицеры и солдаты нашей боевой армии; и они же, но в виде
бывших военнопленных; и ещё из тех военнопленных— побывавшие у Власова, или
Краснова, или в национальных отрядах; там воевавшие друг против друга, а здесь
соединённые общим гнётом; эта молодёжь, прошедшая все фронты Мировой войны, отлично
владеющая современным стрелковым боем, маскировкой и снятием дозоров, — эта
молодёжь, где не была разбросана по одному, сохранила ещё к 1948 году всю инерцию
войны и веру в себя, в её груди не вмещалось: почему такие ребята, целые батальоны,
должны покорно умирать? Даже побег был для них жалкой полумерой, почти дезертирством
одиночек, вместо того чтобы совместно принять бой.
Всё задумано было и началось в какой–то бригаде. Говорят, что во главе был бывший
полковник Воронин (или Воронов), одноглазый. Ещё называют старшего лейтенанта
бронетанковых войск Сакуренко. Бригада убила своих конвоиров (конвоиры в то время, как
раз наоборот, не были настоящими солдатами, а—запасники, резервисты). Затем пошли
освободили другую бригаду, третью. Напали на посёлок охраны и на свой лагерь
извне—сняли часовых с вышек и раскрыли зону. (Тут сразу произошёл обязательный раскол:
ворота были раскрыты, но большею частью зэки не шли в них. Тут были краткосрочники,
которым не было расчёта бунтовать. Здесь были и десятилетники, и даже
пятна–дцатилетники по указам «семь восьмых» и «четыре шестых», но им не было расчёта
получать 58–ю статью. Тут была и Пятьдесят Восьмая, но такая, что предпочитала
верноподданно умереть на коленях, только бы не стоя. А те, кто вываливали через ворота,
совсем не обязательно шли помогать восставшим: охотно бежали за зону и блатные, чтобы
грабить вольные посёлки.)
Вооружившись теперь за счёт охраны (похороненной потом на кладбище вКочмесе),
повстанцы пошли и взяли соседний лагпункт Соединёнными силами решили идти на город
Воркуту! — до него оставалось 60 километров. Но не тут–то было! Парашютисты