Page 718 - Архипелаг ГУЛаг

высадились десантом и отгородили от них Воркуту. А расстреливали и разгоняли
восставших штурмовики на бреющем полёте.
Потом судили, ещё расстреливали, давали сроки по 25 и по 10. (Заодно «освежали»
сроки и многим тем, кто не ходил на операцию, а оставался в зоне.)
Военная безнадёжность их восстания очевидна. Но кто скажет что надёжнее было
медленно доходить и умирать?
Вскоре затем создались Особлаги, большую часть Пятьдесят Восьмой отгребли. И что
же?
В 1949 году в Берлаге, в лаготделении Нижний Атурях, началось примерно также:
разоружили конвоиров; взяли 6–8 автоматов; напали извне на лагерь, сбили охрану,
перерезали телефоны; открыли лагерь. Теперь–то уж в лагере были только люди с номерами,
заклеймённые, обречённые, не имеющие надежды.
И что же?
Зэки в ворота не пошли…
Те, кто всё начал и терять им было уже нечего, превратили мятеж в побег: направились
группкой в сторону Мылги. На Эльгене–Тоскане им преградили дорогу войска и танкетки
(операцией командовал генерал Семёнов).
Все они были убиты 449 .
Спрашивает загадка: что быстрей всего на свете? И отвечает: мысль!
Так и не так. Она и медленна бывает, мысль, ох как медленна! Затруднённо и поздно
человек, люди, общество осознают то, что произошло с ними. Истинное положение своё.
Сгоняя Пятьдесят Восьмую в Особые лагеря, Сталин почти забавлялся своей силой. И
без того они содержались у него как нельзя надёжней, а он сам себя вздумал перехитрить—
ещё лучше сделать. Он думал— так будет страшней. А вышло наоборот.
Вся система подавления, разработанная при нём, была основана на.разъединении
недовольных; на том, чтоб они не взглянули друг другу в глаза, не сосчитались — сколько
их; на том, чтобы внушить всем, и самим недовольным, что никаких недовольных нет, что
есть только отдельные злобствующие обречённые одиночки с пустотой в душе.
Но в Особых лагерях недовольные встретились многотысячными массами. И
сосчитались. И разобрались, что в душе у них отнюдь не пустота, а высшие представления о
жизни, чему тюремщиков; чем у их предателей; чем у теоретиков, объясняющих, почему им
надо гнить в лагере.
Сперва такая новизна Особлага почти никому не была заметна. Внешне тянулось так,
будто это продолжение ИТЛ. Только быстро скисли блатные, столпы лагерного режима и
начальства. Но как будто жестокость надзирателей и увеличенная площадь БУРа восполняли
эту потерю.
Однако вот что: скисли блатные— в лагере не стало воровства. В тумбочке оказалось
можно оставить пайку. На ночь ботинки можно не класть под голову, можно бросить их на
пол— и утром они будут там. Можно кисет с табаком оставить на ночь в тумбочке, не тереть
его ночь в кармане под боком.
Кажется, это мелочи? Нет, огромно! Не стало воровства — и люди без подозрения и с
симпатией посмотрели на своих соседей. Слушайте, ребята, а может, мы и правда того…
политические'?..
А если политические—так можно немного повольней и говорить, между двумя
вагонками и у бригадного костра. Ну, оглянуться, конечно, кто тут рядом. Дав конце концов
чёрт с ним, пусть наматывают, четвертная уже есть, куда ещё мотать?
Начинает отмирать и вся прежняя лагерная психология: «умри ты сегодня, а я завтра»;
всё равно никогда справедливости не добьёшься; так было, так будет… А почему— не
добьёшься?.. А почему — «будет»?..

449 Я не настаиваю, что изложил эти восстания точно. Я буду благодарен всякому, кто меня исправит.