Page 778 - Архипелаг ГУЛаг

миллионах жизней.
Конечно, не образованных. Не умевших играть на скрипке. Не узнавших, кто такой
Мейерхольд или как интересно заниматься атомной физикой.
Во всей Первой Мировой войне мы потеряли убитыми и пропавшими без вести меньше
двух миллионов. Во всей Второй — двадцать миллионов (это — по Хрущёву, а по
Сталину — только семь. Недоглядел Иосиф капиталу?). Так сколько же од! Сколько
обелисков, вечных огней! романов и поэм! — да четверть века вся советская литература этой
кровушкой только и напоена.
А о той молчаливой предательской Чуме, сглодавшей нам 15 миллионов мужиков, — и
это по самому малому расчёту и только кончая 1932 годом! 484 — дане подряд, а избранных,
а становой хребет русского народа, — о той Чуме нет книг. А о 6 миллионах выморенных
вослед искусственным болыпевиц–ким голодом — о том молчит и родина наша, и
сопредельная Европа. На изобильной Полтавщине в деревнях, на дорогах и на полях лежали
неубранные трупы. В рощицы у станций нельзя было вступить — дурно от разлагающихся
трупов, среди них и младенцев. «Безбелковый отёк» записывали тем, кто добирался умереть
на пороге больницы. На Кубани было едва ли не жутче. И в Белоруссии во многих местах
собирали мертвецов приезжие команды, своим — уже некому было хоронить.
И трубы не будят нас встрепенуться. И на перекрёстках просёлочных дорог, где
визжали обозы обречённых, не брошено даже камешков трёх. И лучшие наши гуманисты,
так отзывчивые к сегодняшним несправедливостям, в те годы только кивали одобрительно:
всё правильно! так им и надо!
И так это глухо было сделано, итак начисто соскребено, и так всякий шёпот задавлен,
что я вот теперь по лагерю отказываю доброхотам: «не надо, братцы, уж вороха у меня этих
рассказов, не убираются», а по ссылке мужичьей нисколько не несут. А кто бы и где бы
рассказал нам?..
Да знаю я, что здесь не глава нужна и не книга отдельного человека. А я и главу одну
собрать обстоятельно не умею.
И всё ж начинаю. Я ставлю её как знак, как мету, как эти камешки первые, — чтоб
только место обозначить, где будет когда–нибудь же восставлен новый Храм Христа
Спасителя.
С чего это всё началось? С догмы ли, что крестьянство есть «мелкая буржуазия»? (А
кто у них— не мелкая буржуазия? По их замечательно чёткой схеме, кроме фабричных
рабочих, да и то исключая квалифицированных, и кроме тузов–предпринимателей, все
остальные, весь собственно народ, и крестьяне, и служащие, и артисты, и лётчики, и
профессора, и студенты, и врачи— как раз и есть «мелкая буржуазия».) Или с разбойного
верховного расчёта: одних ограбить, а других запугать?
Из последних писем Короленко Горькому в 1921 году, перед тем как первый умер, а
второй эмигрировал, мы узнаём, что этот бандитский наскок на крестьянство уже тогда
начался и осуществлялся почти в той форме, что ив 1930 году. (С годами всё больше
открывается об этом материалов.)
Но ещё не по силе была дерзость— и отсягнули, отступили.
Однако замысел в голове оставался, и все 20–е годы открыто козыряли, кололи,
попрекали: кулак! кулак! кулак! Приуготовлялось в сознании горожан, что жить с «кулаком»
на одной земле нельзя.
Истребительная крестьянская Чума подготовлялась, сколько можно судить, ещё с
ноября 1928 года, когда по докладу северо–кавказского секретаря крайкома Андреева ЦК
ВКП(б) запретил принимать в колхозы состоятельных мужиков («кулаков»), — вот они уже

484 Эта цифра преуменьшена, если судить по речи Сталина на 1–м съезде колхозников–ударников
(Сочинения. Т. 13. М., 1951, с. 246). Он назвал: на каждые 100 дворов — 4–5 кулацких, 8–10 зажиточных.
Объединяя, получим процент дворов на уничтожение от 12 до 15. А в 1929 крестьянских дворов было около 26
миллионов, а крестьянская семья того времени в среднем больше 5 человек, а зажиточная — и больше 6.