Page 780 - Архипелаг ГУЛаг

Кому ж возглавить отцовское хозяйство? Он взялся. И девчёнки и мать подчинились ему.
Теперь как занятой и взрослый раскланивался он со взрослыми на улице. Он сумел достойно
продолжить труд отца, и были у него к 1929 году закрома полны зерна. Вот и кулак! Всю
семью и угнали!..
Адамова–Слиозберг трогательно рассказывает о встрече с девочкой Мотей,
посаженной в 1936 году в тюрьму за самовольный уход — пешком две тысячи километров!
спортивные медали за это надо давать — из уральской ссылки в родное село Светловидово
под Тарусой. Малолетней школьницей она была сослана с родителями в 1929 году, навсегда
лишена учёбы. Учительница ласково звала её «Мотя–Эдисончик»: девочка не только
отлично училась, но имела изобретательский склад ума, она какую–то турбинку ладила от
ручья и другие изобретения для школы. Через семь лет потянуло её хоть глянуть на брёвна
той недостижимой школы — и получила за то «Эдисончик» тюрьму и лагерь.
Дайте–ка детскую судьбу такую из XIX века!
Под раскулачивание непременно подходил всякий мельник — а кто такие были
мельники и кузнецы, как не лучшие техники русской деревни? Вот мельник Прокоп
Иванович Лактюнькин из рязанских (пителинских) Пеньков. Едва он был «раскулачен», как
без него через меру зажали жернова— и спалили мельницу. После войны, прощённый,
воротился он в родное село и не мог успокоиться, что нет мельницы. Лактюнькин испросил
разрешение, сам отлил жернова и на том же (обязательно на том же!) месте поставил
мельницу — отнюдь не для своей выгоды, а для колхоза, ещё же верней— для полноты и
украшения местности.
А вот и деревенский кузнец, сейчас посмотрим, какой кулак. Даже, как любят отделы
кадров, начнём с отца. Отец его, Гордей Васильевич, 25 лет служил в Варшавской крепости и
выслужил, как говорится, только то серебро, что пуговка олов–ца:
солдат–двадцатипятилетник лишался земельного надела. Женясь при крепости на
солдатской дочке, приехал он после службы на родину жены в деревню Барсуки
Красненского уезда. Тут подпоила его деревня, и половиной накопленных им денег заплатил
он за всю деревню недоимки податей. А на другую половину взял в аренду мельницу у
помещика, но быстро на этой аренде потерял и остальные деньги. И долгую старость пробыл
пастухом да сторожем. И было у него 6 дочерей, всех выдал за бедняков, и единственный
сын Трифон (а фамилия их— Твардовские). Мальчик отдан был услуживать в галантерейный
магазин, но оттуда сбежал в Барсуки и нанялся к кузнецам Молчановым — год бесплатным
батраком, четыре года учеником, через четыре года стал мастером и в деревне Загорье
поставил избу, женился. Детей родилось у них семеро (средь них— поэт Александр), вряд ли
разбогатеешь от кузни. Помогал отцу старший сын Константин. От света и до света они
ковали и варили — и вырабатывали пять отличных насталенных топоров, но кузнецы из
Рославля с прессами и наёмными рабочими сбивали им цену. Кузница их так и была до 1929
года деревянная, конь — один, иногда корова с тёлкой, иногда— ни коровы, ни тёлки, да 8
яблонь, вот такие мироеды.
Крестьянский Поземельный банк продавал в рассрочку заложенные имения. Взял
Трифон Твардовский 11 десятин пустоши, всю заросшую кустами, и вот ту пустошь
корчевали своим горбом до самого года Чумы — 5 десятин освоили, а остальные так и
покинули в кустах. Наметили их раскулачить — во всей деревне 15 дворов, а кого–то же
надо! — приписали небывалый доход от кузницы, непосильно обложили, не уплачено в
срок— так собирайся в отъезд, кулачьё проклятое!
Да у кого был дом кирпичный в ряду бревенчатых или двухэтажный в ряду
одноэтажных— вот тот и кулак, собирайся, сволочь, в шестьдесят минут! Не должно быть в
русской деревне домов кирпичных, не должно двухэтажных! Назад, в пещеру! Топись
по–чёрному! Это наш великий преобразующий замысел, такого ещё в истории не было.
Но главный секрет— ещё не в том. Иногда, кто и лучше жил, — если быстро вступал в
колхоз, оставался дома. А упорный бедняк, кто заявленья не подавал, — высылался.
Очень важно, это самое важное! Ни в каком не «раскулачивании» было дело, а в