Page 782 - Архипелаг ГУЛаг

был доброхот на всю округу. Неустанно трудясь, построил хороший дом, разбил сад,
вырастил доброго коня из малого жеребёнка. Но смутил его НЭП, угораздило Тимофея
Павловича ещё и в это поверить, как поверил в землю, — завёл на паях с другим мужиком
маленькую кустарную мастерскую по выделке дешёвых колбас. (Теперь–то, сорок лет без
колбасы деревню продержав, почесать бы в затылке: и что было в той колбасной плохого?)
Трудились в колбасной сами, никого не нанимая, да и колбасы–то продавали через
кооперацию. И поработали всего два года, с 1925 по 1927, тут стали душить их налогами,
исходя из мнимых крупных заработков (выдумывали их фининспекторы по службе, но ещё
надували в уши финотделу деревенские завистники–лентяи, сами ни к чему не способные,
только стать активистами). И пайщики закрыли колбасную. В 1929 Тимофей вступил в
колхоз одним из первых, свёл туда свою добрую лошадь, и корову, и отдал весь инвентарь.
Во всю мочь работая на колхозном поле, ещё выращивал двух племенных бычков для
колхоза. Колхоз разваливался, и многие шли и бежали из него — но у Тимофея было уже
пятеро детей, не стронешься. По злой памяти финотдела он всё считался зажиточным (ещё и
за ветеринарную помощь народу), уже и на колхозника несли и несли на него непомерные
налоги. Платить было нечем, потянули из дому тряпки; трёх последних овечек 11–летний
сын спроворился разик тихо угнать от описи, другой раз забрали и их. Когда ещё раз
описывать имущество пришли, ничего уже не было у бедной семьи, и бесстыдные
финотделыцики описали фикусы в кадках. Тимофей не выдержал — и у них на глазах эти
фикусы изрубил топором. Это что ж он, значит, сделал: 1) уничтожил имущество,
принадлежащее уже государству, а не ему; 2) агитировал топором против советской власти;
3) дискредитировал колхозный строй.
А как раз колхозный строй в деревне Кишкино трещал, никто уже работать не хотел, не
верил, ушла половина, и когото надо было примерно наказать. Заядлый нэпман Тимофей
Овчинников, пробравшийся в колхоз для его развала, теперь и был раскулачен по решению
председателя сельсовета Шо–колова. Шёл 1932 год, массовая ссылка кончилась, и жену с
шестью детьми (один грудной) не сослали, лишь выбросили на улицу, отняв дом. На свои
уже деньги они через год добирались к отцу в Архангельск. Все в роду Овчинниковых жили
до 80 лет, а Тимофей от такой жизни загнулся в 53 485 .
Даже и в 1935 году, на Пасху, ходит по ободранной деревне пьяное колхозное
начальство — и с единоличников требует денег наводку. Ане дашь — «раскулачим!
сошлём!» И сошлют! Ты же — единоличник. В том–то и Великий Перелом.
А саму дорогу, сам путь этот крестный, крестьянский, — уж этот соцреалисты и вовсе
не описывают. Погрузили, отправили — и сказке конец, и три звёздочки после эпизода.
А грузили их: хорошо, если по тёплому времени в телеги, а то — на сани, в лютый
мороз и с грудными детьми, и с малыми, и с отроками. Через село Коченево (Новосибирской
области) в феврале 1931, когда морозы перемежались буранами, — шли, и шли, и шли
окружённые конвоем бесконечные эти обозы, из снежной степи появляясь и в снежную степь
уходя. И в избы войти обогреться — дозволялось им только с разрешения конвоя, на
короткие минуты, чтоб не держать обоза. (Эти конвойные войск ГПУ — ведь живы же! ведь
пенсионеры! ведь помнят поди! А может — и не помнят…) Все тянулись они в нарымские
болота— и в ненасытимых этих болотах остались все. Но ещё раньше, в жестоком пути,
околевали дети.
В том и был замысел, чтобы семя мужицкое погибло вместе со взрослыми. С тех пор
как Ирода не стало — это только Передовое Учение могло нам разъяснить: как уничтожать

485 Не относится к нашей теме, но к пониманью эпохи. Со временем и в Архангельске устроился Тимофей
работать в закрытую колбасную — тоже из двух мастеров, но с заведующим над ними. Собственная его была
закрыта как вредная для трудящихся, эта была закрытой, чтоб не знали о ней трудящиеся. Они выделывали
дорогие сорта колбас для личного снабжения правителей этого северного края. Не раз и Тимофея посылали
относить изделия в одноэтажный за высоким забором особняк начальника ГПУ Северного края Рудольфа
Аустрина (угол улиц Либкнехта и Чумбарова–Лучинского) и его заместителя товарища Шийрона.