Page 864 - Архипелаг ГУЛаг

Эмведешники— сила. И они никогда не уступят добром. Уж если в 1956 устояли—
постоят ещё, постоят.
Это не только исправтруд–органы. И не только министерство Охраны. Мы уже видели,
как охотно поддерживают их и газеты, и депутаты.
Потому что они— костяк. Костяк многого.
Но не только сила у них— у них и аргументы есть. С ними не так легко спорить.
Я— пробовал.
То есть я— никогда не собирался. Но погнали меня вот эти письма — совсем не
ожидавшиеся мною письма от современных туземцев. Просили туземцы с надеждой:
сказать! защитить! очеловечить!
И — кому ж я скажу? — не считая, что и слушать меня не станут… Была бы свободная
печать, опубликовал бы это всё — вот и высказано, вот и давайте обсуждать.
А теперь (январь 1964) тайным и робким просителем я бреду по учрежденческим
коридорам, склоняюсь перед окошечками бюро пропусков, ощущаю на себе
неодобрительный и подозревающий взгляд дежурных военных. Как чести и снисхождения
должен добиваться писатель–публицист, чтобы занятые правительственные люди
освободили для него своё ухо на полчаса.
Но и ещё не в этом главная трудность. Главная трудность для меня, как тогда на
экибастузском собрании бригадиров: о чём им говорить? каким языком?
Всё, что я действительно думаю, как оно изложено в этой книге, — и опасно сказать, и
совершенно безнадёжно. Это значит — только голову потерять в безгласной кабинетной
тиши, неуслышанному обществом, неведомо для жаждущих и не сдвинув дело ни на
миллиметр.
А тогда как же говорить? Переступая их мраморные назеркаленные пороги, всходя по
их ласковым коврам, я должен принять на себя исходные путы, шёлковые нити, продёрнутые
мне через язык, через уши, через веки, — и потом это всё пришито к плечам, и к коже спины,
и к коже живота. Я должен принять по меньшей мере:
1. Слава Партии за всё прошлое, настоящее и будущее. (А значит, не может быть
неверна общая наказательная политика. Я не смею усумниться в необходимости Архипелага
вообще. И не могу утверждать, что «большинство сидит зря».)
2. Высокие чины, с которыми я буду разговаривать, — преданы своему делу, пекутся о
заключённых. Нельзя обвинить их в неискренности, в холодности, в неосведомлённости (не
могут же они, всей душой занимаясь делом, не знать его!).
Гораздо подозрительнее мотивы моего вмешательства: что — я? почему — я, если
вовсе не обязан по службе? Нет ли у меня каких–нибудь грязных корыстных целей?.. Зачем я
могу вмешиваться, если Партия и без меня всё видит и без меня всё сделает правильно?
Чтоб немножко выглядеть покрепче, я выбираю такой месяц, когда выдвинут на
ленинскую премию, и вот передвигаюсь как пешка со значением: может быть, ещё и в ладьи
выйдет.
Верховный Совет СССР. Комиссия законодательных предположений. Оказывается, она
уже не первый год занята составлением нового Исправ–Труд–Кодекса, то есть Кодекса всей
будущей жизни Архипелага, — вместо Кодекса 1933 года, существовавшего и никогда не
существовавшего, как будто и не написанного никогда. И вот мне устраивают встречу, чтобы
я, взращенец Архипелага, мог познакомиться с их мудростью и представить им мишуру
своих домыслов.
Их восемь человек. Четверо удивляют своей молодостью: хорошо, если эти мальчики
успели ВУЗ кончить, а то и нет. Они так быстро всходят к власти! они так свободно держатся
в этом мраморно–паркетном дворце, куда я допущен с большими предосторожностями.
Председатель комиссии— Иван Андреевич Бабухин, пожилой, какой–то беспредельный
добряк. Кажется, от него бы зависело — он завтра же бы Архипелаг распустил. Но роль его
такова: всю нашу беседу сидит в сторонке и молчит. А самые тут едучие — два старичка! —