Page 132 - Рассказы
P. 132

На торжественном обеде один маститый литератор (не знаю его фамилии) сказал речь:
                     – Вас  приветствовали  как  носителя  идеалов  молодежи,  как  певца  родной  скорби  и
               нищеты,  я  же  скажу  только  два  слова,  но  которые  рвутся  из  самой  глубины  наших  душ:
               Здравствуй, Кандыбин!!
                     – А, здравствуйте, – приветливо отвечал я, польщенный. – Как вы поживаете?
                     Все целовали меня.

                                       Преступление актрисы Марыськиной

                     Раздавая  роли,  режиссер  прежде  всего  протянул  толстую,  увесистую  тетрадь
               премьерше Любарской.
                     – Ого! – сказала премьерша.
                     Потом режиссер дал другую такую же тетрадь любовнику Закатову.
                     – Боже! – с ужасом в глазах вздохнул любовник. – Здесь фунта два! Не успею. Фунта
               полтора я бы еще выучил, а два фунта – не выучу.
                     «Дурак ты, дурак!», – подумала выходная актриса Марыськина.
                     – Это  не  роль,  а  библия! –  вскричала  Любарская  и  сделала  вид,  что  сгибается  под
               тяжестью полученной тетрадки.
                     «Дура ты, дура, – подумала Марыськина. – Оторвала бы для меня листков десять – я бы
               вам показала!»
                     Потом  получили  роли:  старуха  Ковригина,  комик  Лучинин-Кавказский,  второй  актер
               Талиев и вторая актриса Макдональдова.
                     Марыськина с аппетитом проглотила слюну и спросила, сдерживая рыдания:
                     – А мне?
                     – Есть  и  тебе,  милочка, –  улыбнулся  режиссер. –  Вот  тебе  ролька  –  пальчики
               проглотишь.
                     Между двумя его пальцами виднелась какая-то крохотная, измятая бумажка.
                     – Это такая роль?
                     – Такая.
                     – Да где она?
                     – Вот.
                     – Я ее и не вижу, – обиженно сказала Марыськина.
                     – Ничего, – вздохнул режиссер, – она маловата, но зато дает громадный материал для
               игры. Подумай, ты богатая купчиха, гостья – во втором акте.
                     – А что я говорю?
                     – Вот что: «…в числе других гостей входит купчиха Полуянова. Целуется с хозяйкой…
               („с ней“ – указал режиссер на Любарскую)… говорит: „Наконец-то собралась к вам, милые
               мои…“ Солнцева: „Очень рада, садитесь“. – „Сяду и даже чашечку чаю выпью“. – „Сделайте
               одолжение!“ Полуянова садится, пьет чай».
                     – И это все? – с отвращением спросила Марыськина. – Хоть бы две странички дали…
                     – Миленькая! Да ведь тут игры масса! Погляди, быту сколько: «Наконец-то собралась к
               вам, милые мои…» Ведь это живое лицо! Купчиха во весь рост! А потом: «…Сяду и даже
               чашечку  чаю  выпью!»  Заметь,  ей  еще  и  не  предлагали  чай,  а  она  уже  сама  заявляет  –
               «выпью»! Вот оно где, темное купеческое царство гениального Островского: сяду, говорит, и
               даже чаю выпью. Ведь это тип! Это сама жизнь, перенесенная на подмостки! Я понимаю,
               если  бы  хозяйка  там  предложила  ей:  «Выпейте  чаю,  госпожа  Полуянова».  А  то  ведь  нет!
               Этакая  бесцеремонность:  «Сяду  и  даже  чаю  выпью».  Хе-хе!  Ты  бесцеремонность-то
               подчеркни!
                     Марыськина с болезненной гримасой прочла еще раз роль и сказала:
                     – А  мне  тип  Полуяновой  рисуется  иначе:  эта  женщина  хотя  и  выросла  в  купеческой
               среде, но она рвется к свету, рвется в другой мир… У нее есть идеалы, она даже влюблена в
               одного  писателя, но  муж  ее  угнетает  и  давит  своей  злостью  и  ревностью.  И она,  нежная,
   127   128   129   130   131   132   133   134   135   136   137