Page 19 - Белая гвардия

— Еще по глотку. Ваше здоровье, господа офицеры!
Раз — и окончательный туман! Туман, господа. Николка, выпивший три бокала, бегал к
себе за платком и в передней (когда никто не видит, можно быть самим собой) припал к
вешалке. Кривая шашка Шервинского со сверкающей золотом рукоятью. Подарил
персидский принц. Клинок дамасский. И принц не дарил, и клинок не дамасский, но
верно — красивая и дорогая. Мрачный маузер на ремнях в кобуре, Карасев «стейер» —
вороненое дуло. Николка припал к холодному дереву кобуры, трогал пальцами хищный
маузеров нос и чуть не заплакал от волнения. Захотелось драться сейчас же, сию
минуту, там за Постом, на снежных полях. Ведь стыдно! Неловко… Здесь водка и тепло, а
там мрак, буран, вьюга, замерзают юнкера. Что же они думают там в штабах? Э,
дружина еще не готова, студенты не обучены, а сингалезов все нет и нет, вероятно, они,
как сапоги, черные… Но ведь они же здесь померзнут к свиньям? Они ведь привыкли к
жаркому климату?

— Я б вашего гетмана, — кричал старший Турбин, — повесил бы первым! Полгода он
издевался над всеми нами. Кто запретил формирование русской армии? Гетман. А
теперь, когда ухватило кота поперек живота, так начали формировать русскую армию? В
двух шагах враг, а они дружины, штабы? Смотрите, ой, смотрите!

— Панику сеешь, — сказал хладнокровно Карась.
Турбин обозлился.

— Я? Панику? Вы меня просто понять не хотите. Вовсе не панику, а я хочу вылить все,
что у меня накипело на душе. Панику? Не беспокойся. Завтра, я уже решил, я иду в этот
самый дивизион, и если ваш Малышев не возьмет меня врачом, я пойду простым
рядовым. Мне это осточертело! Не панику, — кусок огурца застрял у него в горле, он
бурно закашлялся и задохся, и Николка стал колотить его по спине.

— Правильно! — скрепил Карась, стукнув по столу. — К черту рядовым — устроим
врачом.
— Завтра полезем все вместе, — бормотал пьяный Мышлаевский, — все вместе. Вся
Александровская императорская гимназия. Ура!
— Сволочь он, — с ненавистью продолжал Турбин, — ведь он же сам не говорит на этом
языке! А? Я позавчера спрашиваю этого каналью, доктора Курицького, он, извольте ли
видеть, разучился говорить по-русски с ноября прошлого года. Был Курицкий, а стал
Курицький… Так вот спрашиваю: как по-украински «кот»? Он отвечает «кит».
Спрашиваю: «А как кит?» А он остановился, вытаращил глаза и молчит. И теперь не
кланяется.

Николка с треском захохотал и сказал:
— Слова «кит» у них не может быть, потому что на Украине не водятся киты, а в России
всего много. В Белом море киты есть…
— Мобилизация, — ядовито продолжал Турбин, — жалко, что вы не видели, что делалось
вчера в участках. Все валютчики знали о мобилизации за три дня до приказа. Здорово? И
у каждого грыжа, у всех верхушка правого легкого, а у кого нет верхушки, просто
пропал, словно сквозь землю провалился. Ну, а это, братцы, признак грозный. Если уж в
кофейнях шепчутся перед мобилизацией, и ни один не идет — дело швах! О, каналья,
каналья! Да ведь если бы с апреля месяца он начал бы формирование офицерских
корпусов, мы бы взяли теперь Москву. Поймите, что здесь, в Городе, он набрал бы
пятидесятитысячную армию, и какую армию! Отборную, лучшую, потому что все
юнкера, все студенты, гимназисты, офицеры, а их тысячи в Городе, все пошли бы с
дорогою душой. Не только Петлюры бы духу не было в Малороссии, но мы бы Троцкого
прихлопнули в Москве, как муху. Самый момент, ведь там, говорят, кошек жрут. Он бы,
сукин сын, Россию спас.

Турбин покрылся пятнами, и слова у него вылетали изо рта с тонкими брызгами слюны.
Глаза горели.

— Ты… ты… тебе бы, знаешь, не врачом, а министром быть обороны, право, — заговорил