Page 20 - Белая гвардия

Карась. Он иронически улыбался, но речь Турбина ему нравилась и зажигала его.
— Алексей на митинге незаменимый человек, оратор, — сказал Николка.

— Николка, я тебе два раза уже говорил, что ты никакой остряк, — ответил ему
Турбин, — пей-ка лучше вино.

— Ты пойми, — заговорил Карась, — что немцы не позволили бы формировать армию,
они боятся ее.

— Неправда! — тоненько выкликнул Турбин. — Нужно только иметь голову на плечах и
всегда можно было бы столковаться с гетманом. Нужно было бы немцам объяснить, что
мы им не опасны. Конечно, война нами проиграна! У нас теперь другое, более страшное,
чем война, чем немцы, чем все на свете. У нас — Троцкий. Вот что нужно было сказать
немцам: вам нужен сахар, хлеб? — Берите, лопайте, кормите солдат. Подавитесь, но
только помогите. Дайте формироваться, ведь это вам же лучше, мы вам поможем
удержать порядок на Украине, чтобы наши богоносцы не заболели московской болезнью.
И будь сейчас русская армия в Городе, мы бы железной стеной были отгорожены от
Москвы. А Петлюру… к-х… — Турбин яростно закашлялся.
— Стой! — Шервинский встал. — Погоди. Я должен сказать в защиту гетмана. Правда,
ошибки были допущены, но план у гетмана был правильный. О, он дипломат. Край
украинский… Впоследствии же гетман сделал бы именно так, как ты говоришь: русская
армия, и никаких гвоздей. Не угодно ли? — Шервинский торжественно указал куда-то
рукой. — На Владимирской улице уже развеваются трехцветные флаги.
— Опоздали с флагами!

— Гм, да. Это верно. Несколько опоздали, но князь уверен, что ошибка поправима.
— Дай бог, искренне желаю, — и Турбин перекрестился на икону божией матери в углу.

— План же был таков, — звучно и торжественно выговорил Шервинский, — когда война
кончилась бы, немцы оправились бы и оказали бы помощь в борьбе с большевиками.
Когда же Москва была бы занята, гетман торжественно положил бы Украину к стопам
его императорского величества государя императора Николая Александровича.
После этого сообщения в столовой наступило гробовое молчание. Николка горестно
побелел.
— Император убит, — прошептал он.

— Какого Николая Александровича? — спросил ошеломленный Турбин, а Мышлаевский,
качнувшись, искоса глянул в стакан к соседу. Ясно: крепился, крепился и вот напился,
как зонтик.

Елена, положившая голову на ладони, в ужасе посмотрела на улана.

Но Шервинский не был особенно пьян, он поднял руку и сказал мощно:
— Не спешите, а слушайте. Н-но, прошу господ офицеров (Николка покраснел и
побледнел) молчать пока о том, что я сообщу. Ну-с, вам известно, что произошло во
дворце императора Вильгельма, когда ему представлялась свита гетмана?
— Никакого понятия не имеем, — с интересом сообщил Карась.

— Ну-с, а мне известно.
— Тю! Ему все известно, — удивился Мышлаевский. — Ты ж не езди…

— Господа! Дайте же ему сказать.
— После того, как император Вильгельм милостиво поговорил со свитой, он сказал:
«Теперь я с вами прощаюсь, господа, а о дальнейшем с вами будет говорить…» Портьера
раздвинулась, и в зал вошел наш государь. Он сказал: «Поезжайте, господа офицеры, на
Украину и формируйте ваши части. Когда же настанет момент, я лично стану во главе
армии и поведу ее в сердце России — в Москву», — и прослезился.