Page 21 - Белая гвардия

Шервинский светло обвел глазами все общество, залпом глотнул стакан вина и
зажмурился. Десять глаз уставились на него, и молчание царствовало до тех пор, пока
он не сел и не закусил ветчиной.
— Слушай… это легенда, — болезненно сморщившись, сказал Турбин. — Я уже слышал
эту историю.
— Убиты все, — сказал Мышлаевский, — и государь, и государыня, и наследник.
Шервинский покосился на печку, глубоко набрал воздуху и молвил:

— Напрасно вы не верите. Известие о смерти его императорского величества…

— Несколько преувеличено, — спьяна сострил Мышлаевский.
Елена возмущенно дрогнула и показалась из тумана.

— Витя, тебе стыдно. Ты офицер.
Мышлаевский нырнул в туман.

— …вымышлено самими же большевиками. Государю удалось спастись при помощи его
верного гувернера… то есть, виноват, гувернера наследника, мосье Жильяра и
нескольких офицеров, которые вывезли его… э… в Азию. Оттуда они проехали в
Сингапур и морем в Европу. И вот государь ныне находится в гостях у императора
Вильгельма.

— Да ведь Вильгельма же тоже выкинули? — начал Карась.
— Они оба в гостях в Дании, с ними же и августейшая мать государя, Мария Федоровна.
Если ж вы мне не верите, то вот-с: сообщил мне это лично сам князь.
Николкина душа стонала, полная смятения. Ему хотелось верить.

— Если это так, — вдруг восторженно заговорил он и вскочил, вытирая пот со лба, — я
предлагаю тост: здоровье его императорского величества! — Он блеснул стаканом, и
золотые граненые стрелы пронзили германское белое вино. Шпоры загремели о стулья.
Мышлаевский поднялся, качаясь и держась за стол. Елена встала. Золотой серп ее
развился, и пряди обвисли на висках.

— Пусть! Пусть! Пусть даже убит, — надломленно и хрипло крикнула она. — Все равно.
Я пью. Я пью.
— Ему никогда, никогда не простится его отречение на станции Дно. Никогда. Но все
равно, мы теперь научены горьким опытом и знаем, что спасти Россию может только
монархия. Поэтому, если император мертв, да здравствует император! — Турбин крикнул
и поднял стакан.
— Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра-а!! — трижды в грохоте пронеслось по столовой.

Василиса вскочил внизу в холодном поту. Со сна он завопил истошным голосом и
разбудил Ванду Михайловну.

— Боже мой… бо… бо… — бормотала Ванда, цепляясь за его сорочку.
— Что же это такое? Три часа ночи! — завопил, плача, Василиса, адресуясь к черному
потолку. — Я жаловаться наконец буду!

Ванда захныкала. И вдруг оба окаменели. Сверху явственно, просачиваясь сквозь
потолок, выплывала густая масляная волна и над ней главенствовал мощный, как
колокол, звенящий баритон:
…си-ильный, де-ержавныйцарр-ствуй на славу…

Сердце у Василисы остановилось, и вспотели цыганским потом даже ноги. Суконно
шевеля языком, он забормотал: