Page 22 - Белая гвардия

— Нет… они, того, душевнобольные… Ведь они нас под такую беду могут подвести, что
не расхлебаешь. Ведь гимн же запрещен! Боже ты мой, что же они делают? На улице-то,
на улице слышно!!
Но Ванда уже свалилась как камень и опять заснула. Василиса же лег лишь тогда, когда
последний аккорд расплылся наверху в смутном грохоте и вскрикиваньях.
— На Руси возможно только одно: вера православная, власть самодержавная! —
покачиваясь, кричал Мышлаевский.

— Верно!
— Я… был на «Павле Первом»… неделю тому назад… — заплетаясь, бормотал
Мышлаевский — и когда артист произнес эти слова, я не выдержал и крикнул: «Верр-
но!» — и что ж вы думаете, кругом зааплодировали. И только какая-то сволочь в ярусе
крикнула: «Идиот!»

— Жи-ды, — мрачно крикнул опьяневший Карась.

Туман. Туман. Туман. Тонк-танк… тонк-танк… Уже водку пить немыслимо, уже вино пить
немыслимо, идет в душу и обратно возвращается. В узком ущелье маленькой уборной,
где лампа прыгала и плясала на потолке, как заколдованная, все мутилось и ходило
ходуном. Бледного, замученного Мышлаевского тяжко рвало. Турбин, сам пьяный,
страшный, с дергающейся щекой, со слипшимися на лбу волосами, поддерживал
Мышлаевского.

— А-а…

Тот, наконец, со стоном откинулся от раковины, мучительно завел угасающие глаза и
обвис на руках у Турбина, как вытряхнутый мешок.
— Ни-колка, — прозвучал в дыму и черных полосах чей-то голос, и только через
несколько секунд Турбин понял, что этот голос его собственный. — Ни-колка! —
повторил он. Белая стенка уборной качнулась и превратилась в зеленую. «Боже-е, боже-
е, как тошно и противно. Не буду, клянусь, никогда мешать водку с вином». Никол…
— А-а, — хрипел Мышлаевский, оседая к полу.
Черная щель расширилась, и в ней появилась Николкина голова и шеврон.

— Никол… помоги, бери его. Бери так, под руку.

— Ц… ц… ц… Эх, эх, — жалостливо качая головой, бормотал Николка и напрягался.
Полумертвое тело моталось, ноги, шаркая, разъезжались в разные стороны, как на
нитке, висела убитая голова. Тонк-танк. Часы ползли со стены и опять на нее садились.
Букетиками плясали цветики на чашках. Лицо Елены горело пятнами, и прядь волос
танцевала над правой бровью.

— Так. Клади его.
— Хоть халат-то запахни ему. Ведь неудобно, я тут. Проклятые черти. Пить не умеете.
Витька! Витька! Что с тобой? Вить…

— Брось. Не поможет, Николушка, слушай. В кабинете у меня… на полке склянка,
написано Liquor ammonii, а угол оборван к чертям, видишь ли… нашатырным спиртом
пахнет.
— Сейчас… сейчас… Эх-эх.

— И ты, доктор, хорош…
— Ну, ладно, ладно.

— Что? Пульса нету?
— Нет, вздор, отойдет.